Зоя Воскресенская - Консул

— Старая песенка, — заметил Ярков. — О какой красной опасности вы говорите? О шести миллионах немцев, которые на выборах в рейхстаг в ноябре тридцать второго года отдали свои голоса за компартию?

— С ними мы расправились, — цинично заявил Вебер. — Загнали в лагеря, посадили в тюрьмы. Внутри страны мы навели порядок. Нам нужно навести такой же порядок в Европе.

— Порядок? — язвительно переспросил Ярков.

— Ужасно, что вы говорите! — замахала руками Сонни Тервапя. — Я не умею мыслить масштабно, — сказала она, — но представляю себе, что какой-то мой сосед явился бы ко мне и заявил, что ему не нравится порядок в моем доме и стал бы здесь хозяйничать. Что мне оставалось? Покориться? Нет. Я выгнала бы его. Но в переводе на Европу это означает войну? Да?

— Мы не скрываем своих планов — очистить землю от коммунистов и создать Великую Германию.

— Ставка на захват чужих территорий, на войну? — уточнил мысль Вебера Ярков. — Мы также не скрываем своих планов — всеми доступными мерами и средствами бороться за мир. Советская власть в первый час своего существования объявила программу мира, которую мы свято соблюдаем.

— Но вы пытаетесь разжечь во всем мире пожар революции.

— И чего вам всё пожары да костры мерещатся? — развела пухлыми руками мадам Тервапя.

— Теперь всему миру известно, что пожар рейхстага вы устроили сами, пытаясь обвинить в этом Коммунистический Интернационал. Георгий Димитров убедительно доказал это и опроверг ваши обвинения. Даже ваш собственный суд был вынужден его оправдать, — вставила свое слово Ирина.

— Да, — подтвердила Сонни, — на Димитрове вы обожглись и теперь раздуваете костер вокруг дела Антикайнена. Хотите взять реванш?

— Мне об этом ничего не известно, никакого Антикайнена я не знаю, — раздраженно ответил Вебер, нервно вытирая салфеткой рот.

— Разве вы не читаете газет? — удивилась Ирина.

— А чего вы с Вилли все говорите об Антикайнене и обсуждаете, как доказать, что Антикайнен сжег кого-то на костре? — наивно спросила Хелена.

— Что ты выдумываешь небылицы? — сердито вскинул белые ресницы Вилли на свою кузину.

— С балкона моей комнаты слышно все, о чем вы говорите, — настаивала Хелена.

Вебер, откинувшись на спинку стула, принялся громко смеяться.

— О эти женщины! Фрейлен Хелена слышала, как мы говорили с Вилли о том, каким способом зажарить на костре кабана, которого мы недавно убили на охоте.

— Хватит политики! — капризно сказала Хелена. — Эти разговоры портят аппетит.

— Я предлагаю тост за мир, за жизнь без страха, за первоклассное сливочное масло, масло для всех, — подняла бокал Сонни Тервапя.

— И давайте продолжим обед под музыку, — предложила Хелена. Она подошла к радиоприемнику "Телефункен", покрутила деревянные шишечки, поймала музыку.

Кто не знает в рабочем районе Гельсингфорса Сернеса старого, неуклюжего, деревянного дома, похожего на пароход. Он трехэтажным носом вздыбился на углу 6-й и 7-й линий, а кормой зарылся в землю. В одной из комнат этого обширного дома-казармы вот уже много лет обитает семья Антикайнена. В Сернесе хорошо помнят обойщика мебели старого Йохана Антикайнена. Добродушный, неторопливый в суждениях, спорый на работу, он слыл искусным мастером, образцовым семьянином и был рабочей совестью Сернеса, старейшим членом социал-демократической партии. Он одним из первых записался в Красную гвардию и встал в ряды финских забаставщиков, когда в России вспыхнула революция 1905 года. Он со своим братом Оскаром и другими финскими рабочими поспешил на помощь русским матросам, восставшим в Свеаборгской крепости против царизма.

И конечно, все знают его жену, тетушку Оттелиани, мать восьмерых детей, такую маленькую и хрупкую на вид, но с железной волей, любящую шутку, острое словцо. Она в строгости и трудолюбии воспитывала детей. Не только к трудовой жизни, но и к борьбе готовили супруги Антикайнены своих детей. Йохан и Оттелиани сами приводили одного за другим всех четырех сыновей и четырех дочерей в социалистическую детскую организацию. Это пригодилось. Пятеро старших детей стали участниками финляндской революции 1918 года. И слава богу, уцелели, хотя познали аресты, и тюрьму, и лагерь. Но вот Тойво… Милый Тойска, как звали его в семье…

Тетушка Оттелиани лежит в кровати и неотрывно смотрит на портрет своего Тойски. Он в черной бурке, в белой мохнатой папахе. Так похож на нее, на мать, словно это тетушка Оттелиани в молодости нахлобучила себе на косы мохнатую шапку. Это ее сын, ее гордость, ее боль. Восемнадцать лет был в борьбе, в бою, всегда на переднем крае. Судьба хранила его и от вражеской пули и от ареста. А вот теперь в тюрьме…

За восемнадцать лет только раз видела его. Материнским сердцем чувствовала, что где-то он здесь, в Финляндии, рядом. Как-то в осеннюю ночь 1928 года Тойво, стосковавшись по матери, пришел к ней. Мать обхватила его, сидела молча, слушая, как бьется его сердце. "Трудно тебе, Тойска?" — спросила мать. "В борьбе не бывает легко, мама". — "Зачем пришел, ведь ты рискуешь жизнью". — "Пришел, чтобы выпить чашечку кофе, — рассмеялся Тойво, — а жизнь, что ты дала мне, мама, я попусту не трачу". На прощанье обнял мать и почувствовал, как она усохла, стала тоньше, меньше, углубившиеся глаза смотрели нежно и скорбно. Долго не отпускал рук от матери Тойво, понимая, что видит се в последний раз.

— Вот теперь я уж и не жду тебя, — разговаривает с портретом сына мать. — За решеткой ты. А до сих пор все прислушивалась к шагам по коридору. По вечерам часами стояла у дома на улице, все думала, что, может, пройдешь мимо. Больна я и стара, милый Тойска. Восьмой десяток идет. И так мало сил. Но силы нужны тебе. Ох, как нужны, Тойска! Один ты против полчища врагов. Смерти они твоей жаждут. Но тебя и смерть не сломит. Знаю я. И знаю, что любят тебя люди добрые, простые, трудовые. Так же, как я, гордятся тобой. И меня не оставляют, потому что я твоя мать.

Возле тетушки Оттелиани всегда люди. Если бы небольшая комната могла вместить тысячи рабочих Сернеса, они бы пришли сюда, к матери Тойво Антикайнена.

Вот и сегодня после рабочего дня несколько человек сидят у постели больной тетушки Оттелиани, рассказывают, как отважно борется ее сын за рабочую правду. Прокурор на суде заявил, что Тойво Антикайнен свыше двадцати лет ведет преступную деятельность, начиная с Сернеса.

Кузнец Кай разворачивает газету.

— Вот послушай, тетушка Оттелиани, что ответил прокурору твой сын, наш Тойво: "Да, там в Сернесе, в многодетной рабочей семье, классовый инстинкт проник в мою плоть и кровь. За свою деятельность я ответственен перед пролетариатом Финляндии, перед его Коммунистической партией".