Виктор Баныкин - Бедовый мальчишка

План разгрома белоказаков в районе Осиновки, разработанный Василием Ивановичем, был смелым и дерзким. На полк Лоскутова возлагалась задача атаковать белых в селе и привлечь к себе внимание всех сил неприятеля. Первый артиллерийский залп Пугачевского полка должен был служить сигналом основным силам для атаки врага с фланга и с тыла. Чапаев надеялся, что с этой трудной операцией его части справятся и победа будет за ними.

Когда совещание было закончено, Василий Иванович сказал, устало откинувшись на спинку стула:

— Теперь все. К утру мы должны быть в Осиновке.

— Не сомневайтесь, Василий Иванович, — отозвался Лоскутов, пощипывая короткую жесткую бородку: — Осиновка будет наша.

— Ну и жара, ровно в бане! — воскликнул командир эскадрона Зайцев, выходя из штаба на улицу.

— Днем жарко, — сказал Кузнецов, расстегивая ворот гимнастерки, — а ночью хоть тулуп надевай. Тоже природой называется!

— Сегодня и ночью будет жарко, — усмехнулся кто-то за спиной разведчиков.

Когда Лоскутов и Соболев собрались ехать на передовую, Чапаев остановил их:

— Подождите, вместе поедем.

— Василь Иваныч, обождать бы тебе надо, — с грубоватой ласковостью сказал Соболев. — Подожди немного, не езди. Подживет рука…

— Будет тебе! Маленький, что ли, я? — оборвал его Чапаев и первым направился к выходу.

Петька помог ему сесть в седло, и они вчетвером поехали на линию фронта.

Жара и тряска так утомили Чапаева, что к вечеру у него открылась рана, и ему пришлось вернуться в село.

— Я вас предупреждал: два-три дня вам нужен полный покой, — монотонным, скрипучим голосом говорил полковой врач, высокий старик, перевязывая Чапаеву руку. — Покой… Еще бинта. Так, так… Малейшее расстройство, переутомление могут вызвать обострение. Ну вот и все. Сейчас же ложитесь в постель.

Сестра стала складывать в саквояж бинты, флакон с иодом, а врач пошел мыть руки. Исаев поливал из ковша теплой, пахнущей тиной водой на длинные костлявые пальцы врача и слушал его наставления.

— К больному никого не пускать. Не разговаривать с ним. Это ему оч-чень вредно.

Проводив врача, Петька вошел в горницу. Завидев ординарца, Чапаев гневно закричал:

— Черт знает что! Ночью наступление, а тут…

И отвернулся к стене, рывком натянув на голову простыню.

— Поесть, Василий Иваныч, подать? С утра ведь ты не ел.

Чапаев не ответил. Исаев вздохнул, захлопнул створки окна и вышел на крыльцо. Хотелось спать. «Я чуть-чуть посижу. Только посижу», — сказал он себе и мешковато опустился на ступеньку. Слипались глаза. Петька положил на руки голову и задремал.

Наступили прохладные, освежающие сумерки. Во дворе тонкими упругими струйками звенело о днище подойника молоко.

Было совсем темно, когда через открытую дверь горницы послышался голос Чапаева:

— Петька!.. Ну где ты там, Петька!

Исаев очнулся и, хватаясь рукой за косяк, нетвердо шагнул в сени.

— Огонь бы засветил, что ли… Скука смертная, — говорил Василий Иванович, ворочаясь на кровати.

Нашарив в кармане спички, Исаев зажег сальную свечу и, поставив ее на стол, у изголовья больного, уселся на седло возле кровати.

Чапаев смотрел на узорный самодельный коврик, Петька — на вздрагивающий язычок свечи, и оба молчали.

— А который час? — неожиданно спросил Василий Иванович, беспокойно оглядывая тихую, тонувшую в полумраке горницу.

— За двенадцать, должно быть, перевалило, — скучающе позевывая, ответил Исаев.

Где-то в углу протяжно и жалобно зажужжала муха, попавшая в сети к пауку. Потом снова наступила гнетущая тишина. Лишь изредка ее нарушало робкое потрескивание свечи.

Вдруг далеко за селом раздался один, за ним другой, третий орудийные выстрелы. На секунду все смолкло, затем опять тяжело заохали орудия.

— Началось, Петька! — Чапаев с силой рванулся вперед и, застонав, упал на подушку.

— Пошли… к Лоскутову и Соболеву кого-нибудь, — прошептал он через несколько минут.

Исаев вышел, но скоро вернулся и сел на прежнее место у кровати Чапаева.

— Надеешься на человека, как на себя, — медленно заговорил Чапаев, повернувшись лицом к ординарцу. — Знаешь, поручил что сделать — сделает… А нет вот, тревожишься: вдруг какое замешательство?

— Будет тебе, Василий. Иваныч, успокойся. Соболев с Лоскутовым все исполнят, — сказал Петька. — Они же коммунисты! И комиссары у них в полках смелые, толковые.

Ладонью здоровой руки Чапаев прикрыл глаза.

«Да, они, понятно, крепкие командиры, самостоятельные, — думал Чапаев. — Забыл давеча Лоскутову наказать, чтоб за Кузнецовым в оба глаза смотрел. Парень прямо сорви-голова. Всегда на рожон идет, ему ничего не страшно… А вот Зайцев, этот молодчина. Его в самое трудное место пошли — сделает, как по-писаному».

Он долго еще вспоминал своих людей, и они возникали перед ним как живые. Наконец Чапаев утомился. Ему уже ни о чем не хотелось думать. Кружилась голова, и звенело в ушах.

— Петька, расскажи что-нибудь, — попросил Чапаев, посмотрев на друга. — О себе расскажи, о жизни…

Выведенный из задумчивости, ординарец вздрогнул и растерянно улыбнулся, откидывая со лба белокурые мягкие пряди волос.

— О чем рассказывать, Василий Иваныч? Какая у меня жизнь? — смущенно заговорил он, разводя руками. — То мальцом был, то на войну пошел. У тебя вот сколько времени служу… По степям, по деревням, как угорелые, мыкаемся. А больше чего еще… Вся она тут, жизнь-то моя, на глазах. — Исаев наклонился и снял с голенища сапога приставшую соломинку. — Друг у меня был один, закадычный. Вместе без порток бегали, вместе в подпаски пошли. Товарищеский был парень, просто душа… Когда революция началась, кулачье против Советов поднялось, мы с Гришкой — его Гришкой звали — в партизаны пошли. Смелый такой был, решительный. Только раз, как к тебе в отряд переходить, сражение у нас сильное было. С белой бандой. Нас крупица, а их будто гороху в мешке.

Исаев посмотрел на горевшую свечу, потянулся было к столу, чтобы снять нагар, но тут же об этом забыл.

— Нас тогда беляки разгромили. Мало кто в живых остался, — глухо продолжал ординарец, чувствуя на себе пристальный взгляд Чапаева. — А с Гришкой беда такая приключилась… Его в начале боя в живот смертельной раной ранило…

В этот момент распахнулась дверь, и в горницу вошел прискакавший с фронта вестовой.

Он привез радостную весть: бегут белоказаки из Осиновки.

Утро было солнечное, теплое. Ехали полем, по ржи, истоптанной конницей и пехотой. Из-под ног коней вспархивали перепелки и тут же садились где-то рядом.

— Ну-ка, Петька, галопом! — крикнул Чапаев.

— Василий Иванович, — рассердился ординарец, — а рука?

Чапаев подмигнул ему и, весело гикнув, взмахнул плеткой.