Виктор Баныкин - Лешкина любовь

Говорят, что любовь подстерегает человека весной. Но к Лешке его первая любовь пришла осенью, да к тому же еще в самую трудную для него пору жизни.

И все началось с того серенького прохладного денечка в начале сентября, когда Лешка впервые вышел на платформу незнакомой ему подмосковной станции.

Электропоезд помчался дальше, изгибаясь на поворотах, словно шустрая зеленая ящерица, а Лешка все стоял и стоял на деревянной платформе — влажной от прошедшего утром дождя, стоял и смотрел во все глаза на незнакомые, пугающие своей неизвестностью места, где, возможно, придется теперь ему жить.

Прямо перед ним, на холме, окруженные голенастыми соснами, выстроились в ряд белые корпуса какого-то санатория. Догадаться о том, что на горе санаторий, Лешке помогла крупная зазывающая надпись «Добро пожаловать!» на высокой арке, стоявшей перед корпусами. Тут же около санатория уютно расположилась древняя церквушка с потускневшим голубым куполом-луковицей. Слева от церквушки, между кустами акации и сирени, все еще по-летнему зеленеющими, виднелись кресты кладбища.

«Не очень-то веселое соседство», — подумал Лешка, переводя взгляд с однообразно-скучных корпусов на обветшалую церквушку и место человеческого успокоения, и сердце его вдруг сжала острая щемящая боль, а перед помутившимся взором, точно сквозь дымчатую пелену, возник смутный образ матери — какой он запомнил ее на всю жизнь в последний, предсмертный ее час.

Испуганно моргнув раз-другой веками, Лешка поспешно перевел взгляд на мощеную дорогу, тянущуюся вдоль платформы. Огибая пологий склон, она спускалась в невидимую отсюда низину. Должно быть, об этой самой дороге Лешке и говорили в электричке: это она, вероятно, и убегала к Брускам — рабочему городку, который ему надо разыскать.

Перед тем как тронуться в путь, Лешка поглядел назад. По ту сторону платформы, за приземистым станционным зданьицем, громоздились устрашающие штабеля леса. Из-за них чуть виднелась крыша лесопильного завода, с черной железной трубой, длинной и тонкой, тянувшейся к выгоревшему за лето небу в белесых пятнах: казалось, кто-то плеснул в голубую краску белил и небрежно их размешал. В стороне от лесопилки строились новые дома. Один из них — большой, четырехэтажный — уже поблескивал свежевымытыми синевато-льдистыми окнами.

«Ну и ну, — подумал Лешка, поправляя за спиной потрепанный, видавший виды рюкзак. — Как в Москве… Такие вот красивые дома на улице Горького видел вчера».

Едва Лешка миновал будку стрелочника и кладбище, спускавшееся по косогору прямо к дороге, как перед ним появился деревянный горбатый мосточек с такими же деревянными, потемневшими от времени перилами. Под мосточком шумела быстрая и капризная речушка, спотыкавшаяся на каждом шагу то о крутые, извилистые берега, местами сплошь заросшие задумчивыми осинками, то о гладкий, вымытый до белизны камень или осклизлый, с разбухшей корой сук дуба, похожий на удава.

Взойдя на мосточек, Лешка глянул вниз, глянул еще рази остановился. Он родился и вырос на Волге, никогда не видел других рек и никогда не думал, что другие реки могут быть такими, как эта — ну, совсем ручеек: неглубокий и до того прозрачный, что видно все его песчаное морщинистое дно.

«Вон в том месте, — думал Лешка, поудобнее опираясь руками о шаткие перила и сам не замечая этого, — в том месте с одного берега до другого прутом можно дотянуться».

На минуту позабыв обо всем на свете, он живо представил себе, как весной будет удить здесь рыбу. А рыба в речушке наверняка водится. Лешка еще ниже склонился над перилами и вдруг задрожал от волнения, охватившего все его существо. Из-под ближайшей к мостику коряги вынырнул пескарь с зеленовато-бурой спиной. Повернувшись острой мордой навстречу течению, он замер, словно палка, как раз напротив Лешки, еле поводя плавниками и хвостом. Прошла секунда, другая, а пескарь по-прежнему стоял на одном месте, невозмутимо шевеля хвостом, будто дразня Лешку, рыбачий азарт которого все разгорался и разгорался.

В голове у Лешки уже зарождался отчаянный план… Надо осторожненько подкрасться к берегу, стать одной ногой на этот вот камень, чуть видный из набегавших на него барашков, и — раз! — выхватить пескаря из воды кепкой, словно сачком.

И кто знает, быть может, Лешка и попытался бы осуществить свой замысел, но в это время к мосточку подкатил, истошно сигналя, грузовик. Мосточек был настолько узок, что на нем невозможно было разойтись с машиной, и Лешка, в последний раз глянув на речку (пескаря уже не было и в помине), сбежал на противоположный берег и пошел дальше.

Справа тянулся луг, а слева начинались Бруски. В этом рабочем городке, вероятно, еще недавно называвшемся просто дачным поселком, вперемежку со старыми дачками стояли новые двухэтажные дома и небольшие коттеджи, окруженные невысоким штакетником. Повсюду — и на улицах и во дворах — было много сосен и елей, поражающих своим богатырским величием.

Навстречу Лешке шел очкастый старик в шляпе и плаще, застегнутом до подбородка. Он опирался на суковатую палку и всем своим обликом походил на строгого профессора. Лешка не без робости спросил его, как разыскать Лесной проезд.

Старик остановился, поправил очки и заговорил — ни дать ни взять как дедушка Пряников, сторож клуба из далекого теперь Хвалынска:

— В энтот прогал свернешь и по нему иди. Иди и иди, прямешенько в бор упрешься. Там он и есть, проезд-то.

Пошевелив ершистыми с прозеленью усами — опять-таки точь-в-точь как у дедушки Пряникова, — старик дотронулся до шляпы скрюченными землистыми пальцами когда-то крепкой рабочей руки и зашагал дальше, снова обретя осанку важного профессора.

По асфальтированной улице, очень понравившейся ему, Лешка дошел до окраины городка. Дальше уже некуда было идти: против последнего ряда домов начинался лес — старый и темный, настоящий таежный бор с гущиной мохнатых сосновых и еловых ветвей.

Тут не было ни асфальта, ни булыжника. Всюду зеленел серебристый полынок, еще влажный от дождя, а в колеях дороги тускло поблескивала мутная вода. Это и был Лесной проезд. Но где же тут искать кордон лесника? Вокруг ни души, даже спросить не у кого.