Виктор Баныкин - Лешкина любовь

Петя приподнялся на локте и погрозил Володе.

— Ты, кашевар, своими обязанностями будешь заниматься?

Вода в ведерке кипела и пенилась, выплескиваясь через край. Под ведерком высилась груда раскаленных углей с неуловимыми, меняющимися оттенками: то нежно-малиновыми, то золотистыми, то синевато-зелеными.

Володя выловил ложкой дымящуюся паром картофелину, проткнул ее тонким прутиком и опять опустил в воду.

— Еще не готова, — сказал он, облизывая ложку.

— А я думал, сварилась, — разочарованно протянул Митюшка.

…Ведро, наконец, было снято с закопченной, обуглившейся палки. От него поднимался густой влажный пар. Запахло так вкусно, что всем вдруг захотелось есть. Появился Трезвый. Он вилял хвостом, всячески стараясь обратить на себя внимание.

Володя доставал из ведерка горячие картофелины с потрескавшейся тонкой кожицей и разбрасывал их по мешку, чтобы они немного остыли. Но Грише не терпелось. Обжигая пальцы, он схватил самую большую картошку.

— Эх, прямо огонь! — сказал он и, сложив трубкой губы, подул на руки.

— Брось мне парочку, — попросил Петя, похлопав ладонью по шинели.

Очистив с картофелины кожицу, Иван весело сказал:

— Картоха в ночном — одно объеденье!

— Митюшка, держи, — проговорил Володя, тронув мальчика за плечо и показывая ему уродливую картошку, похожую на человечка с приплюснутой головой и руками-культяпками.

Митюшка взглянул исподлобья и рассмеялся.

Обиженный невниманием к себе, Трезвый поднял морду и глухо залаял.

Гриша взял с мешка остывшую картошку и со словами: «А ну, лови!» — подкинул ее в воздух. Собака на лету поймала картошку.

— Теперь все будут сыты, — сказал Гриша и обратился к Ивану: — Когда в гости ко мне приедешь?

— В гости? — переспросил Иван и, сняв с головы парусиновую фуражку, снова нахлобучил ее на непослушные жесткие волосы. — Вот окончу весной десятилетку, поеду поступать в танковое училище, тогда, может, и навещу тебя.

— А я трактористом стану, — сказал Митюшка и лег, завернувшись с головой в пальто.

Была уже полночь, тихая и глухая. Проходил по Волге пароход, разносилось натужное постукивание пароходных колес о воду, потом снова наступала тишина. Иногда тишину нарушали протяжные и резкие крики какой-то ночной птицы. В теплом воздухе особенно остро пахло сухим сеном и тмином.

Петя лежал на спине и смотрел на небо. Оно было все в звездах, ярких и бледных, излучающих ровный, тихий свет или мерцающих и дрожащих, как росинки на траве.

Петя почему-то никак не мог оторвать взгляда от этого таинственного, загадочного мира бесконечной Вселенной, и у него в сладком томлении замирало сердце. Есть ли жизнь на Марсе? Существует ли она на других планетах? А ведь, пожалуй, недалеко то время, когда люди будут совершать межпланетные путешествия и общаться с разными мирами… Эх, скорее бы!

Мысли в голове у Пети начали путаться, отяжелевшие веки опустились на глаза, и он стал медленно погружаться в сон.

Повозившись немного, уснул и Володя. Теперь у костра сидели только Иван и Гриша. На тускло светящиеся угли Гриша бросил последние сучки, и они медленно тлели, чадя едуче, никак почему-то не разгораясь.

— Пойдем взглянем на лошадей да тоже немного подремлем перед рассветом, — сказал Иван и потянулся, обхватив руками затылок.

Приятели встали и зашагали к поляне. Кони мирно паслись; некоторые из них лежали, сонно понурив головы. Успокоился и Воронок. Он пристроился возле матери, положив ей на спину голову.

— Тишина какая, — сказал Гриша, — не то, что в городе.

Иван предложил взобраться на невысокий глинистый бугор, поросший мелким кустарником, посмотреть на реку. С бугра хорошо видны и Волга и Жигулевские горы.

На гребне бугра Иван и Гриша долго и молча глядели на Волгу.

Вернувшись к потухшему костру, начали укладываться спать.

Поднялся Трезвый. Он посмотрел на ребят, вильнул хвостом и опять свернулся в клубок.

Все крепко спали.

На востоке уже появилась трепещущая робко зеленовато-светлая полоска. И как-то незаметно, медленно-медленно стало синеть небо. Меркли звезды, словно испарялись росинки. Становилось свежо и сыро. Рождалось новое утро.