Виктор Баныкин - Бедовый мальчишка

Опустившись на краешек кровати у изголовья, Аркашка долго-долго, не мигая, вглядывался в лицо отца. И взгляд его был строг и суров.

Ромка тоже видел это лицо — носатое, спокойное, с широкими дугастыми бровями. Отец Аркашки спал крепко, его, видно, уже не мучили кошмары, спал, запрокинув назад голову. На толстой короткой шее колом выпирал из-под щетинистой кожи большой острый кадык. Ромка невольно залюбовался Аркашкиным отцом, еле уместившимся на односпальной хозяйской койке.

Вдруг Аркашка, наклонившись к отцу, медленно и осторожно провел кончиком мизинца по его тугим вразлет бровям.

В ту же самую секунду Ромку угораздило — будто на грех — наступить ногой на соседнюю половицу. И половица как бы нарочно по-старушечьи охнула.

Ромка взвидеть не успел, как Аркашка уже стоял перед ним. Стоял насупленный, грозный.

— Ты… ты зачем подглядываешь? — прошипел он, готовый в любой миг схватить Ромку за шиворот и вытолкать за дверь.

— А я и не собирался… чтобы подглядывать… Мне бы одному… мне бы одному страшно было. — Ромка кивнул на кровать. — Ну, я и подумал: может, тебе тоже страшно?

Аркашка жестоко в упор посмотрел Ромке в побледневшее лицо. Потом, опуская глаза, вздохнул.

— Привык я, — немного погодя сказал он. Помолчал. — Он совсем-совсем не страшный. Когда он… такой, как все люди, он знаешь какой у меня? Добрый и сильный. — И сказал Аркашка это так, как он еще никогда и никому не говорил в школе.

— Не всякий человек с одного взмаха развалит топором напополам сучкастый чурбак… большущий, в два обхвата. А ему, моему отцу, ничего не стоит целый день крушить и крушить эти чурбаки. — Аркашка схватил Ромку за руку. — Или ты не веришь?.. А как-то раз отец усмирил взбесившегося жеребца. Тогда мне лет семь было, а я все, все помню. Жеребец летел по улице… он летел прямо как на крыльях. А за ним волочились опрокинутые санки. Отец бросился ему наперерез и повис на уздечке. И жеребец — огромный, гривастый… вот с такой пастью… жеребец сразу встал как вкопанный. — Точно боясь, как бы Ромка не перебил, Аркашка продолжал без передышки, наскоро облизав запекшиеся губы: —А другой раз… другой раз зимой на речке он вытащил из полыньи чужую тетеньку. Вот он какой у меня! Может, ты и этому тоже не веришь?.. Ты не смотри, какой он сейчас. Отец недавно стал прикладываться… раньше он и в рот ее не брал, эту «злодейку с наклейкой». Он мне уж обещал больше в рот ее не брать. А вот опять… И денег не было у него… ну прямо ни копейки… И знаешь, кто напоил? Этот… Кириллыч. Старик хапуга — через дом от нас живет. И чего только к отцу привязался, сам не знаю. Затащил его к себе, когда он с работы возвращался, и напоил.

Аркашка замолчал, отвернулся.

— А мать… где у тебя мать? — спросил Ромка. Спросил и в тот же миг пожалел об этом.

Как-то весь вздрогнув, Аркашка испуганно глянул на Ромку. Он что-то хотел ответить, но рот перекосился, а из глаз брызнули слезы. Локтем оттолкнув с дороги Ромку, Аркашка опрометью бросился мимо него в темную кухню.

Широкогрудый двухпалубный «Москвич» уже стоял у причальной стенки. Ромка увидел его издали, едва только выбежал из-за угла на пристанскую площадь — пеструю от цветочных клумб.

Можно было подумать, что катер всего лишь в это утро спустили со стапелей «Красного Сормова», — так на нем все сверкало и блестело, блестело и сверкало: и штурвальная рубка, и медные поручни, и даже окна салонов.

Давным-давно мечтал Ромка покататься по морю, но у него то не было за душой ни гроша, то, когда деньги заводились, жалко было тратить их на билет. То ли дело сейчас: предстояла бесплатная прогулка на «Москвиче». Штурман Саша вчера за ужином у Аркашки так раздобрился, что пообещал нынче утром прокатить их на своем катере, прокатить с ветерком до самого дальнего правобережного села Усолья.

Внезапно Ромка насупился. Все бы ничего, да вот Аркашку жалко. И угораздило же его, Ромку, спросить вчера Аркашку про мать. Но откуда он мог знать, что с матерью Аркашки случилась какая-то беда?.. Аркашка как забился в темную кухню, так оттуда и не вышел. А вдруг он не придет сейчас и на катер? Эх, Ромка, Ромка, недогадливая твоя головушка! Надо было бы забежать за Аркашкой, прежде чем отправляться на пристань. Может, сбегать? Нет, уже поздно. Катер ждать их не будет.

И тут — откуда ни возьмись — перед самым Ромкиным носом появился легкий на помине Аркашка. На голове дыбом стояли жесткие, как конская грива, волосы, расстегнутый ворот давно не стиранной ковбойки съехал к плечу, обнажая обтянутую смуглой кожей острую ключицу, одна штанина почему-то короче другой… Уж не подрался ли он с кем?

— Растрезвонил, успел? — хрипло бросил Аркашка в лицо Ромке, вынимая из карманов крепкие кулаки.

— Ты это о чем? — Ромка так и опешил.

Аркашка еще шагнул, впиваясь в Ромку серыми диковатыми глазами, серыми, как грозовая туча.

— Если узнаю… Если только пикнешь про моего отца… и про то, о чем я тебе говорил…

Горькая обида захлестнула Ромку, и он забыл про увесистые Аркашкины кулаки.

— Сам, сам не трезвонь… Весь город надо мною смеется… все знают, как я в море свалился… А себя ты героем…

— Бе-безмозглая Ромашка! — Аркашкины щеки совсем побелели. — Может, кто и сболтнул, да только не я… Похоже, твой дружок Стаська… он-то все видел… и как я в воду за тобой нырнул, и как…

— Ври себе — ври! — перебил его Ромка, распаляясь. — Еще сочини, как ты жареную сорожку на удочку из моря таскаешь!

— Ах, во-он оно что! Значит, это ты… ты и за ногу меня привязал, ты и…

Неизвестно, что было бы дальше, не появись возле ребят в эту опасную минуту штурман Саша.

— Вы чего тут… петушитесь? — весело сказал он. Сказал, обнял мальчишек за плечи и повел к трапу.

Ромка попытался вырваться и убежать (пусть Аркашка, пусть один наслаждается морским путешествием), но Саша вовремя цепко схватил его за руку и благополучно втолкнул на катер.

А катер уж готовился к отплытию. Весь его прочный железной корпус мелко дрожал будто в лихорадке от гудевшей под ногами сильной машины.

— Пройдем город, поднимайтесь ко мне в рубку, — сказал Саша. — Дверь с левого борта с табличкой: «Посторонним вход воспрещен». Таблички не пугайтесь — дверь открывайте смело. — Саша улыбнулся, показывая белые со щербинкой зубы. — А сейчас пока сами ориентируйтесь.

И он нырнул в какой-то люк, горбя широкую спину.

На «Москвиче» Ромку ждала еще одна неприятность. Стоило катеру отойти от причала, как он увидел Пузикову.

Она торчала на самом носу, неизвестно как пробравшись туда между сидевшими вплотную — и на лавочках, и в проходах — колхозницами с того берега, странно похожими друг на друга в своих черных стеганках и белых платках. Тут же громоздились перепачканные липким ягодным соком порожние плетенки. Над плетенками увивались полосатые осы. Расторопные женщины уже успели по холодку распродать на рынке щедрые дары колхозных садов: клубнику, смородину, вишню-скороспелку, и сейчас возвращались домой.