Авраам Зак - Пропало лето. Спасите утопающего.

— Скорей, скорей, — торопил их Подушкин.

Растерянного, мокрого Гульку затолкали в кузов, Подушкин посадил рядом с Гулькой Андрея, а сам сел с шофёром и скомандовал:

— Поехали!

Когда машина, слегка побуксовав, выбралась на дорогу и скрылась из глаз, Шурка задумчиво сказала:

— Поднимать будут.

— Куда поднимать? — не понял Давай.

— «Куда, куда»! — усмехнулся Яшка. — Прославлять их будут, возвеличивать!

— Вот какое дело, — сказал Макар, по-видимому не придавший значения приезду машины. — В одном месте покупают лягушек для опытов. Я знаю, где их много. Ну как, пойдём?

— Девай, — согласился Давай.

— Пошли, — сказала Шурка.

Яшка запел песенку и под аккомпанемент весело гавкающего Транзистора ребята двинулись с пляжа.

…Итак, машина славы завертелась, а Андрею не оставалось ничего иного, как поспевать за её стремительным бегом.

В тот момент, когда Подушкин привёз в редакцию Андрея и Гульку, в небольшом зале шла встреча с читателями, так называемый редакционный вторник. На эстраде выступал жонглёр. Под весёлую цирковую музыку он подбрасывал вверх большие остро отточенные ножи, и пока Гулька с замиранием сердца следил за сверкающими в воздухе ножами, Подушкин наставлял Андрея:

— Начнёшь так. «Было знойное летнее утро…»

Андрей хихикнул.

— Слушай меня, — рассердился Подушкин. — Я знаю, что надо говорить.

Один за другим, завершая номер, ножи вонзались в пол.

Подушкин подтолкнул Андрея, и Андрей появился на эстраде. Его встретили одобрительным шумом. Андрей чувствовал себя неловко, он опустил голову, уставившись на дырки, оставшиеся в полу от ножей жонглёра.

— Говори, — зашипел Подушкин.

— Чего тут говорить… — замямлил Андрей. — Говорить тут нечего…

По рядам прошёл шум одобрения.

— Хороший парень, скромный, — шепнула интеллигентная старушка своему пожилому соседу.

— Стояло знойное летнее утро, — подсказал Подушкин.

Андрею не хотелось повторять чужие слова, но и своих у него не было, как, впрочем, не было и самого подвига. Он вспомнил, как сидел только что на берегу возле Шурки и ничего не мог ей рассказать. Легко было устроить «спасение» Гульки, но рассказывать, выдумывать — этого Андрей не мог. И ничего не оставалось, кроме единственной возможности повторять слова Подушкина.

— Стояло знойное летнее утро, — донёсся до него сердитый шёпот его нового друга.

Поморщившись и тяжело вздохнув, Андрей неохотно выдавил из себя:

— Стояло знойное летнее утро.

Голос его звучал неуверенно.

— Над нашим городом плыла жара, — снова подсказал Подушкин.

Андрей нехотя повторил и эти слова. А потом, постепенно осваиваясь в новой роли, произнёс вслед за Подушкиным:

— Так и хотелось окунуть своё разгорячённое тело в прохладные воды нашего замечательного моря.

Андрей говорил всё увереннее и увереннее, и, как ни горько признаться, голос его звучал всё звонче и проникновенней.

…Колесо славы вертелось с невероятной быстротой. Андрей выступал то на лесной поляне у пионерского костра, то в красном уголке местного санатория, то в клубе охотников.

Уже без всякой подсказки повторял он заученные подушкинские слова:

— Вместе с моим закадычным другом Серёжей, которого все попросту называли Гулькой, мы направились к берегу моря…

Выступал ли он в естественном амфитеатре лесного пригорка перед пионерами или с огромной трибуны большого клуба швейников, предназначенной для ораторов самого высокого ранга, — слова были все те же — подушкинские:

— И вдруг я увидел, как из щели засочилась вода. «Неужели лодка дала течь?» — подумал я с тревогой. А вода всё прибывала и прибывала…

Торжественно восседали за столами президиумов довольный, гордый собой Подушкин и слегка растерянный Гуля. А голос Андрея от выступления к выступлению делался всё более уверенным, всё более вдохновенным:

— Я понял, что лодка идёт ко дну. «Что же будет с моим другом? — пронеслась в моём мозгу недобрая мысль. — Ведь он не умеет плавать!..»

Слушали Андрея хорошо, сочувственно кивали, улыбались, долго аплодировали.

Наконец слава привела его в радиостудию.

Андрей сидел в звуконепроницаемой комнате, обитой квадратами ячеистой упаковки для яиц. Он сидел перед микрофоном и произносил свой текст, глядя через стекло на звукооператора.

Звукооператор кивал головой и что-то говорил, а репродуктор, висевший на стене, повторял его слова.

— Повторите последнюю фразу, — сказал репродуктор, и Андрей повторял.

— «Что же будет с моим другом?» — пронеслась в моём мозгу недобрая мысль…

Звукооператор за стеклом поморщился.

— «В мозгу» не годится, — перебил Андрея репродуктор. — Скажи просто: «подумал я».

— «Что же будет с моим другом?» — просто подумал я, — сказал Андрей и взглянул через стекло на звукооператора.

Оператор за стеклом наклонился к микрофону.

— Тьфу, — сказал репродуктор. — Не говори «просто». Слово «просто» не говори, а просто скажи — подумал.

— «Что же будет с моим другом?» — подумал я, — повторил Андрей и тут же спросил: — Так? Правильно?

— Правильно. Но ещё раз. «Правильно» говорить не надо.

— А как надо? — растерялся Андрей.

— Так и надо, — кивнул оператор. — Всё говоришь правильно, но «правильно» говорить не надо. Понял? — повторит за оператором репродуктор.

— Нет.

— Слово «правильно» говорить не надо. Ну, говори.

Андрей устало сказал:

— «Что же будет с моим другом?» — пронеслось в моём мозгу…

— Мозгов не надо! — закричал репродуктор.

— Извините, — сказал Андрей. — Я устал.

— Хорошо, отдохни, — махнул рукой звукооператор и выключил аппаратуру.

Андрей опустился в кресло.

Слава становилась обременительной и какой-то нерадостной. Андрею надоели все эти выступления, чувствовал он себя скверно. Он никак не предполагал, что дело зайдёт так далеко. А дело заходило всё дальше и дальше…

Выступление Андрея по радио передавали в то самое время, когда он вместе со всей компанией возвращался в город. Ребята несли большие стеклянные банки, набитые лягушками, предназначенными для развития отечественной науки. Возвращался с ребятами и Гуля, принимавший на этот раз участие в экспедиции на правах законного члена компании.

Всякий, кому доводилось ловить лягушек, знает, что дело это требует особой сноровки и расторопности. Не так уж трудно приблизиться к лягушке даже на расстояние самое короткое. Но стоит протянуть руку, чтобы схватить, казалось бы, лёгкую добычу, как лягушка, не спеша, делает прыжок и оказывается вне пределов досягаемости. Особенно поражало Гулю, что они, эти самые лягушки, чуяли приближающуюся опасность спиной. Гулька с тоской и завистью глядел на Шурку, которая с лёгкостью просто невероятной наполняла лягушками свою банку, не сходя с места. Казалось, лягушки сами прыгают в неё. Впрочем, с не меньшим успехом наполняли свои банки и остальные, все, кроме Гульки, который, излазив болото вдоль и поперёк, поймал всего трёх крохотных лягушат.