Анатолий Домбровский - Сад Эпикура

— Чего не скажешь о тебе, — засмеялся Эпикур, прервав речь Метродора. — Пусть каждый пьет, за что хочет, а я предлагаю тост за избавление от чумы.

По каменной лестнице они поднялись на плоскую крышу навеса, под которым стояли мулы. Отсюда хорошо был виден догорающий дом Нактера, бухта — огромное черное пространство, окаймленное кострами и огнями факелов по берегу и редкими мигающими огоньками по горизонту, где все еще стояли на дальнем рейде купеческие суда афинян, египтян, карфагенян, В городе продолжались пожары. У главного мола полыхал зерновой склад. То, что горел именно зерновой склад, определил Кериб.

— Такое богатство пропадет, — сказал он, сокрушаясь. — Какое несчастье!..

Они помолчали. Потом вернулись к прерванному разговору.

— Значит, боги есть? — спросил Кериб.

— Если предположить, что наши представления о богах не совсем пустой вымысел, что мы почерпнули эти представления не во сне, то боги существуют, — ответил Эпикур. — Существуют в межзвездных пространствах. Это огромные, совершенные и блаженные существа. Совсем не то, что твердит о них толпа, не боги Платона и Аристотеля и вообще не боги.

— Почему же не боги?

— Потому что они не сотворили мир, не сотворили человека, не сотворили душу человека, ничем не правят и ни во что не вмешиваются. И если они все-таки влияют каким-то образом на нашу жизнь, то только благодаря тому, что мы, думая о них как о существах прекрасных, желаем походить на них…

— И все?

— И все. Но следует добавить, что прекрасный образ для подражания, образ прекрасного человека, мы можем создать и без помощи богов.

— Не хочешь ли ты этим сказать, что поскольку мы можем обойтись без богов, можно допустить, что их вовсе не существует.

— Это разумное допущение, Кериб.

— А душа?

— Душа подобна теплому ветру, Кериб. В чем-то она более ветер, а в чем-то тепло. И то, что более, чем ветер, и более, чем тепло, составляет разумную часть души и находится у нас в груди. В ней наши радости и страхи, наша любовь, наша ненависть, наши желания и, нежелания. Когда мы разрушаемся, разрушается и душа, Кериб, и не имеет ни силы, ни движений, ни ощущений. А те, кто утверждает, что душа бестелесна, говорят вздор! Бестелесное есть пустота, ничто. Ничто же не может быть ничем. И вот вывод из всего нашего разговора, Кериб: не надо искать ни богов на Олимпе, ни человеческих душ в Тартаре. И боги, и душа — только в человеке. Это его разум, состоящий из атомов более гладких, более крупных и более тонких, чем атомы огня. Но если ты хочешь увидеть подобие души, смотри на огонь. И потому огонь так нас зачаровывает…

— Так, кажется, говорил Демокрит, — сказал Кериб.

— Возможно. Но это не значит, что я повторяю слова Демокрита. Это значит, что и Демокриту, и мне открылась одна и та же истина. Ведь не станешь же ты говорить, что Метродор пришел в Пирей подобно Полиэну, а Эпикур пришел в Пирей подобно Метродору, а Колот — подобно Эпикуру. Каждый из нас пришел в Пирей сам, и все мы в Пирее.

— Благодарю вас, — сказал Кериб. — И оставайтесь здесь как можно больше. Я счастлив с вами.

Пока он говорил это, на крышу поднялся Метродор.

— Не спится, — сказал он, извиняясь. — Колот и Полиэн уснули, а мне не спится.

Они сели на дифры [43] Дифр — складной переносный стул, сиденье которого было заплетено ремнями. , которые стояли здесь же, на крыше, у глухой стены дома, возвышавшегося над навесом. От каменной стены еще веяло легким теплом, накопленным за день. Запах стойла, смешанный с запахом дыма, который все еще поднимался над руинами дома Нактера, на какое-то время напомнил Эпикуру о скитаниях юности, о ночах, проведенных с пастухами у костров. И была в тех ночах тревога, столь похожая на нынешнюю: тревога о покинутом доме, о неведомых дорогах и неведомой судьбе. Ведь никто не мог сказать ему сейчас, чем кончится для них чума: ни Метродор, ни Кериб, ни Полиэн, ни Колот, ни все те, кого он оставил в саду.

«Не осуждают ли меня сейчас оставшиеся в саду за то, что я покинул их ради Метродора?» — подумал Эпикур. И сам себе ответил: «Не осуждают. Ведь их много, они согревают друг друга, а Метродор без меня был бы один». И хотя в этом ответе не все было правдой — ведь Метродор был не один, а с Полиэном и Керибом, — все же иначе ответить было нельзя, потому что Метродор даже с Полиэном и Керибом чувствовал себя здесь одиноким. Полиэн хоть и добрый человек, хоть и верный друг, но он сам еще слаб в том, что превращает дружбу двух людей в надежную защиту для обоих; мудрость, которую преподал ему Эпикур, еще не нашла в нем основы, не срослась с его сердцем, и потому он сам еще подвержен всем страхам, населяющим мир темной души. Солнце взошло в нем, но тени еще черны и длинны. И то же, наверное, следует сказать о Керибе.

В душе Метродора светло и празднично. Там каждая мысль сверкает как огненный дорогой камень, там каждое желание и каждое чувство соотнесено с разумом, там покой и блаженство хорошо устроенного дома. Лишь одно окно в этом доме задернуто плотной шторой, и к этому окну боится подходить Метродор: из этого окна видна дорога в ничто, в никуда, а за окном стоят его горячо любимые люди — жена Леонтия, сын Эпикур и дочь Феодата. Эпикур догадывался, что Метродор даже мысленно страшился глядеть в это окно. Любовь к жене и детям легко могла сделать его трусом. Впрочем, и героем. Но теперь — трусом. И он в этом сегодня признался, когда сказал, что плакал, почувствовав себя больным…

Думая о Метродоре, Эпикур написал в своей «Книге сомнении»: «Ни жениться, ни заводить детей мудрец не будет и других станет отговаривать от женитьбы». Сам Эпикур не женился. Но никого из своих друзей от женитьбы не отговаривал: ни Метродора, ни Идоменея, ни Леонтея, ни Полиэна.

— Где твоя жена и твои дети? — спросил у Кериба Эпикур.

— Они гостят на Эвбее у моего отца, — ответил Кериб.

— Счастливая жена и счастливые дети, — сказал Метродор, — там им не угрожает чума.

— Но чума угрожает мне, — возразил Кериб. — А все мои корабли в море… На рейде стоит лишь тот, на котором Лавр, — добавил он, помолчав. — Но ни Лавр не может добраться сюда, ни я не могу добраться до корабля — проклятые македонские триеры заперли вход в бухту. — Он хотел, видимо, еще что-то сказать, но не решился, передумал в последний момент, резко встал и притворно зевнул. — Спать хочется, — проговорил он виновато. — Пойду.

Кериб спустился во двор, там еще какое-то время слышны были голоса, потом все стихло.

— Метродор, — сказал Эпикур, — завтра мы вернемся в Афины…

— Да! — обрадовался Метродор. — Кериб даст нам мулов и повозку, он обещал. Все ли здоровы в нашем саду? — спросил он, думая, должно быть, о жене и детях.

— Болен мой брат Аристобул, по-прежнему болен… Все другие здоровы, — ответил Эпикур. — Поедет ли с нами Полиэн?