Анатолий Домбровский - Сад Эпикура

Так ли он сам жил все это время? Да, так. Никогда не сеял раздора между друзьями, всегда был добр к ним; учил только тех, кто хотел учиться; не жил в роскоши и боролся с нищетой, во всем помогая друзьям; никого из них не обошел ни своим вниманием, ни своим участием, не таил обиды даже против тех, кто, как Никанор, покинул его; речи произносил лишь тогда, когда его просили, а в дом к царю привела его лишь забота об истине и о Колоте; он будет жить ради истины и ради друзей столько, сколько отведено ему природой, и не станет лишать себя жизни ни из-за боли, ни из-за обиды, ни из-за утрат. И если б он жил иначе, он не был бы философом…

Эпикур решил, что обязательно напишет наставления для тех, кто останется жить в Саду после него, и вместе с завещанием отдаст их на хранение в Метроон [72] Метро́он — храм Матери богов на городской площади, служивший в Афинах государственным архивом. . А решив так, продолжил завещание: «Из тех доходов, что завещаны Аминомаху и Тимократу, пусть они уделяют часть на жертвоприношения по отцу моему, матери и братьям, и по мне самому, празднуя день моего рождения каждый год в седьмой день гамелиона, и на то, чтобы 20-го числа каждого месяца собирались товарищи по школе в память обо мне и о Метродоре. — Эпикур дал руке отдохнуть и продолжал: — Пусть Аминомах и Тимократ позаботятся об Эпикуре, сыне Метродора, и о других детях моих товарищей по философии, пока они живут при Гермархе. Гермарха пусть они поставят блюстителем доходов рядом с собой, чтобы ничто не делалось без него. Книги, что есть у нас, все отдать Гермарху. Из рабов моих я отпускаю на волю Миса, Никия и Ликона, а из рабынь — Федрию».

Закончив завещание, Эпикур лежал и думал, все ли он написал, всем ли распорядился. Написанное на папирусе было всего лишь черновиком. Теперь предстояло переписать все на пергамент, чтобы завещание могло надежно сохраниться столько времени, сколько будет жить он сам и его наследники. Но сделать это он намеревался не сейчас же, а спустя какое-то время, чтобы все можно было хорошо обдумать и взвесить. А к тому сроку и обстоятельства могут измениться, и его намерения. «К какому сроку? — спросил себя Эпикур и сам себе ответил: — К тому, к последнему…»

Пришел Мис и сказал, что приехал Лавр, сын Полиэна.

— Один? — спросил Эпикур. — А где же Полиэн?

— Пора бы уже не задавать таких вопросов, — ответил Мис, опустив голову. — Была чума — и этим все сказано…

— Значит, и Полиэн?… — Эпикур привстал на ложе. — И Полиэн тоже?..

— И Полиэн, — ответил Мис.

— Как много, Мис! — Эпикур без сил опустился на подушку. — Как много…

— Что сказать Лавру? — спросил Мис, когда Эпикур умолк. — Можно ли ему прийти к тебе?

— Конечно, — ответил Эпикур. — Пусть придет.

Он был красив, Лавр, сын Полиэна. У него было смуглое лицо человека, который каждый день открывает его солнцу и морским ветрам. Светлая юношеская бородка, к которой еще мало прикасались ножницы цирюльника, была так нежна и прекрасна! От матери фракийки ему достались голубые глаза, от отца, уроженца Лампсака, упрямый с горбинкой нос и белые, как морские камешки у берегов Геллеспо́нта, зубы.

«Еще более его украсила бы улыбка», — подумал, глядя на Лавра, Эпикур. Но Лавр не улыбался.

— Я похоронил отца на Эвбее, — рассказывал между тем Лавр. — Он болел недолго и мало страдал. Уже перед самой смертью просил, чтобы я передал тебе такие слова: «Скажи ему, — говорил он, тяжело дыша, — что я славно пожил, и лучшего, чем было в моей жизни, уже не дождался бы. Этим лучшим были мои первые встречи и первые беседы с ним, с Эпикуром».

— Благодарю тебя, мой мальчик. Больше, чем меня, отец любил тебя, Лавр…

— Что сказал, умирая, Метродор? — спросил Лавр.

— Он сказал: «В миг последний нет ни боли, ни страха».

— Мне кажется, что-то подобное хотел сказать и отец. Но язык уже плохо слушался его.

Лавр, как и ожидал Метродор, привез рецепты египетских лекарей. Эти рецепты Метродор собирался рассмотреть в книге, которую он писал. А еще Лавр привез свиток, в который он записал несколько глав из «Книги мертвых» — священной книги египтян: оправдание умершего перед загробным судом сорока двух богов.

— Вот этот свиток, — сказал Эпикуру Лавр. — Я дарю его тебе.

Эпикур принял свиток, но не стал его разворачивать и читать.

— А что сталось с купцом Керибом? — спросил он Лавра. — Он жив и здоров?

— Да, он жив и здоров, — ответил Лавр.

— А его семья?

— Я ничего не знаю о его семье, — сказав это, Лавр сказал неправду: он знал, что Кериб потерял всю свою семью — и жену, и детей, которых, как и отца Лавра, поглотила черная смерть. Но сказать об этом Эпикуру не решился: ему показалось, что еще одна капля горечи повредит больному человеку.

— Что ты теперь намерен делать? — спросил Эпикур. — Достаточно ли ты поездил, попутешествовал или снова хочешь отправиться в путь? Путешествия открывают людям многое, но еще более — размышления…

— Я хочу остаться и жить здесь, — сказал Лавр. — И если ты, Эпикур, станешь отныне моим отцом и наставником в философии, тем самым ты исполнишь два желания: мое и отца…

— Да, Лавр. Я буду твоим отцом и наставником.

Лавр склонился над Эпикуром и прижался лицом к его руке.

— Теперь я пойду, — сказал он.

Эпикур коснулся ладонью его волос и улыбнулся.

— Я могу занять комнату отца в доме у ограды? — спросил Лавр.

— Да.

«Вот и изменились уже некоторые обстоятельства», — подумал Эпикур, когда Лавр ушел. Он взял черновик завещания и, зачеркнув в нем одну из фраз, написал следующее: «И пусть Аминомах и Тимократ позаботятся об Эпикуре, сыне Метродора, и о Лавре, сыне Полиэна, пока они занимаются философией и живут при Гермархе».

И еще он распорядился, чтобы товарищи по школе ежегодно отмечали не только день рождения его и Метродора, но и день рождения Полиэна в месяц метагитний.

Он развернул один из свитков, подаренных ему Лавром, и прочел: «Привет тебе, великий бог, Владыка Двух Истин! Я пришел, дабы узреть твою красоту!» Прочтя эти слова, он задумался и положил свиток.

«Да, — сказал он себе при этом, — человек не знает, к кому обратиться, чтобы открыть свою радость и свою печаль, стоя меж двух истин: между истиной Жизни и истиной Смерти. Человек должен обращаться только к человеку…»

«…Если человек грешен, он грешен только перед людьми: он чинил зло людям, он кощунствовал над их святынями, он поднимал руку на слабого, он угнетал рабов, он был причиною их недугов, их слез, он убивал или приказывал убивать, сквернословил, плутовал, разрушал их дома, уничтожал их скот и посевы, грабил их землю и воды, проповедовал подлое и ложное. Этот человек — враг людей. Ускользнув от суда человеческого, он ускользнул от всякого суда. И кто доброе сделал для людей, но не узнал их благодарности, тот не узнает ее никогда. Тот же, кто потворствует злому и преследует доброе, — самый страшный враг. И если он живет безнаказанно, значит, от людей скрыта всякая истина…»