Герман Матвеев - Новый директор

Крошечные, но ясно видимые точечки были разбросаны по всей газете. Теперь оставалось выписать отмеченные буквы, и тайнопись Олега будет прочитана.

Когда после обеденного перерыва Константин Семенович вернулся в свою комнату, Садовский, по-прежнему сидевший на скамейке в коридоре угрозыска, даже не поднял головы. Два часа ожидания сделали свое дело. Было время поразмыслить о жизни, о работе, о детях. И по-видимому, мысли его были совсем не радужными.

— Проходите, гражданин Садовский, — сухо пригласил следователь, открывая дверь. — Надеюсь, вы догадались, зачем я вас вызвал? Садитесь, пожалуйста!

Любезная улыбка на лице Садовского, тревожно бегающие по сторонам глаза, вежливая предупредительность — всё это исчезло. На смену появилось что-то другое, более естественное.

— Догадаться нетрудно, — мрачно проворчал он, садясь на указанный стул.

— Тем лучше! Скажите, пожалуйста, когда вы получили повестку?

— Вчера днем.

— Вчера? А я решил, что вам ее вручили сегодня. На работе. Почему вы пришли в спецовке? Другой одежды у вас нет?

— Есть, но я подумал… — начал было оправдываться Садовский.

— Всё-таки думали? — перебил его Константин Семенович. — Это хорошо, когда человек иногда думает. Значит, можно считать, что вы умышленно продушили весь коридор бензином?

— Ну как это можно… что вы, товарищ…

— А что, без умысла?

— Ну ясно, без умысла.

— Ничего мне пока не ясно. Могу только предполагать, что думали вы, значит, о чем-то другом. То, что от вас бензином за километр несет, об этом вы не подумали.

— Да я, знаете ли, как-то не замечал…

— Вам нравится этот запах?

— Я привык.

— Дома вы тоже ходите в этой спецовке? — строго и вежливо продолжал спрашивать Константин Семенович.

— Не-ет… дома я переодеваюсь, — неуверенно протянул Садовский.

Грубить и огрызаться в этом учреждении он не решался, хотя на языке и вертелась пара крепких фраз.

— Так. Значит, дома вы переодеваетесь и моетесь.

— Я не понимаю, к чему такой разговор, товарищ следователь. Ну я, конечно, виноват… Признаюсь.

— Не понимаете? Хорошо. Попробую вам объяснить. Если вы не подумали о том, что ваша грязная спецовка малоприятная вещь для других людей, то это значит, что на других людей вам наплевать. Других людей вы не уважаете… Или еще причина. Вас вызвали в угрозыск, вы чувствуете, что разговор будет неприятным и умышленно надели эту спецовку. Да еще и бензином ее смочили. Нате, мол, вам, такие-сякие, нюхайте, чем рабочий класс пахнет…

— Ну как можно… что вы говорите…

— А третьего варианта нет, гражданин Садовский. Некоторые люди на вашем месте надевают выходной костюм. Да, да! Этим они показывают свое уважение к государственному, учреждению, куда приходят, и к людям, которые там работают.

— Хорошо. В следующий раз и я так буду делать, — покорно согласился Садовский.

— Теперь скажите мне, пожалуйста, детей своих вы тоже не замечаете? Привыкли к ним, как вы выразились, и не замечаете… вроде бензина.

— Это вы про Кольку спрашиваете?

— А дочь? Ведь у вас и дочь есть?

— Есть и дочь.

— Зовут ее Людмила. Так?

— Так вы про кого спрашиваете? Про сына или про дочь?

— Пока что разговор идет о вас.

— Про меня? А что я? У меня всё в ажуре. На талоне одна дырка. Могу предъявить. Права у меня с собой.

— Подождите! — остановил его Горюнов. — Вы не только шофер, но еще и отец… Или вы забыли об этом? Чтобы водить машину, нужно знать технику, нужно иметь права, а чтобы воспитывать детей, ничего такого не нужно. Так?

— Ну вот еще… Новое дело, — недовольно пробормотал Садовский. — Какие там права… Они будут шкодить, а я отвечай. Не выйдет это, товарищ следователь! А в крайнем случае спрашивайте с жены. Это ее дело! Она воспитывает! Я не касаюсь.

— Вот как! Вы не воспитываете детей! А когда сына бьете, это как называется?

— Сына бью? А кто это вам сказал?

— Догадаться нетрудно.

— Ну и бью. А что особенного? По-вашему, и поучить нельзя?

— Значит, воспитанием всё-таки занимаетесь.

— Какое же это воспитание… Так, для острастки иногда… под горячую руку.

— Вернее, под пьяную руку!

Садовский с удивлением посмотрел на следователя, погладил себя несколько раз по шее, словно на ней был тугой воротничок, и пожал плечами.

— Чудно́! Откуда вам это всё известно… Колька, что ли, наболтал? Только он не из таких. Из него и слова не вытянешь. Говорят, он куда-то в ларек забрался, подлец!

— Сын у вас очень хороший.

— Хороший?

— Да. Любознательный, отзывчивый, смелый… Прекрасный мальчишка.

— А попал в угрозыск. У вас он, что ли, ночевал?

— Если отец его так воспитывает…

— Я-а? Да вы что… совсем за дурака меня считаете?..

— Хуже! — сурово сказал Константин Семенович. — С дурака и спрашивать нечего. Вы не дурак, а безответственный человек. Это хуже, чем дурак.

— Например? Какие у вас факты, что я безответственный?

— Посмотрите на свою спецовку.

— Далась вам эта спецовка!

Посылая вчера повестку Садовскому, Константин Семенович не предполагал, что Коля быстро сознается, раскается и с детской доверчивостью ответит на все вопросы. У сильно испорченных детей обычно бывает трудно добиться признания. Мальчик не оправдывался, не жаловался, не сказал ни одного плохого слова о своей семье, об условиях, в который он живет, но Константин Семенович понял, почему Коля не считает свой поступок позорным.

Кража! А что в этом особенного? Не надо попадаться. Не пойман — не вор. Да, он знает, что за это наказывают, если поймают. Ну и что? Ну, пошлют в колонию. Там тоже ребята. Там хорошо кормят, одевают. И там даже интересней, чем дома. А что ему жалеть! Школу не жалко. Семью не жалко…

Все эти слова были сказаны мальчиком во время откровенного разговора со следователем.

Каждый раз, допрашивая малолетних преступников и размышляя о причинах детской преступности, Константин Семенович вплотную подходил к пониманию чего-то важного, а может быть, и главного, и каждый раз оно ускользало, терялось в другом, второстепенном: влияние улицы, семья, дурная компания, романтика, распущенность и очень редко — нужда…

Из беседы с Колей Константин Семенович неожиданно для самого себя ухватил и понял то главное, что давно искал. В Колиной жизни не было перспективы. Занятия в школе были для него обязательной и очень скучной повинностью: слова, слова, слова… И за этими словами не было ничего интересного. Мальчик не мечтал, не горел чем-то таким, что, с его точки зрения, самое увлекательное, заманчивое и что должно случиться завтра, через неделю или хотя бы через полгода, если хорошенько постараться. А если нет перспективы, то ему действительно нечего жалеть.