Анвер Бикчентаев - Прощайте, серебристые дожди...

На все вопросы следовал ответ:

— Находился возле больного…

К денщику трудно было придраться: действительно, он оставался сиделкой возле тяжелобольного. Такое дежурство хоть кого одолеет. После изнурительной ночи волей-неволей задремлешь.

В самый разгар, когда начальник бегал по комнате, хватаясь за голову, явился Одноглазый. По какой-то случайности он один ничего еще не знал.

— Чем это пахнет? — набросился на него начальник, вертя перед носом оторопевшего старшего полицая листовку. — Ты представляешь себе, что это такое?

— Листок бумаги!

— «Листок бумаги»! — передразнил его начальник. — Первосортная партизанская листовка, вот что это… Гестапо за такое дело семь шкур снимает.

— Не накликай на себя беду, — сумрачно проговорил Одноглазый. — Может случиться, что сами установим, откуда взялась листовка. Без гестапо.

Одноглазый так и впился в Азата взглядом. В душе денщика росло смятение. Ему показалось, что Одноглазый о чем-то догадывается.

Начальник холминской полиции никак не мог успокоиться. Яростно потрясая кулаками, он грозил неведомым партизанам:

— Я вам это не забуду, дрянь людишки! Не забуду и не спущу!

Сообщили в гестапо о происшествии или нет, Азат не знал, но ровно в полдень подкатила крытая черная машина и остановилась перед полицейским участком.

Гестаповец, косая сажень в плечах, как только вошел в дом, молча уставился на полицаев. Азат спрятался за печкой, поэтому не видел его холодных глаз, но и у него мурашки побежали по спине. Непроизвольно, словно завороженный, он сделал шаг и высунулся из своего укрытия.

— Как ты сюда попал? — сквозь стиснутые зубы процедил гестаповец. — Почему мальчишка находится в участке?

— Это мой денщик, — вытянулся Одноглазый.

— Что?! — обернулся в его сторону офицер. — Разве денщику положено иметь денщика?

Он отлично говорил по-русски.

— Вон отсюда! — заревел гестаповец, наступая на испуганного мальчишку. — Лучше не попадайся мне на глаза.

Азату оставалось лишь одно — дать деру. И этой возможностью он немедленно воспользовался.

Он метнулся в подвал, но тут же птицей выпорхнул обратно. Ни в коем случае нельзя наводить гестаповца на след типографии.

Возле сарая Азат перевел дыхание. «Может, с ходу податься в лес?» — мелькнуло в его голове. Но что он там будет делать без товарищей? Кроме того, он головой отвечает за чемодан подпольщиков. Теперь ни за что нельзя просто так сбежать.

Все время, пока крытая черная машина торчала перед участком, маленький денщик благоразумно сидел в сарае, боясь шелохнуться. Ему, однако, пришлось ждать долго.

Азат не знал, что произошло в его отсутствие, но, когда осмелился подняться на крыльцо после отъезда гестаповца, ему в глаза бросилось новое распоряжение, наклеенное на дверь:

ВСЕМ! ВСЕМ!

ГЕРМАНСКАЯ ВОЕННАЯ АДМИНИСТРАЦИЯ ОБРАЩАЕТСЯ К НАСЕЛЕНИЮ С ПРОСЬБОЙ ОКАЗАТЬ АКТИВНОЕ СОДЕЙСТВИЕ ОККУПАЦИОННЫМ ВЛАСТЯМ В РОЗЫСКЕ И ПОИМКЕ ЛИЦ, РАСПРОСТРАНЯЮЩИХ ПАНИЧЕСКИЕ СЛУХИ УСТНО И ПИСЬМЕННО.

ЛИЦА, ПОЙМАВШИЕ И ДОСТАВИВШИЕ БОЛЬШЕВИСТСКИХ АГИТАТОРОВ, ПОЛУЧАТ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ: ОДНУ ЛОШАДЬ, ДВЕ КОРОВЫ, ДВА ГЕКТАРА ЗЕМЛИ И ТЫСЯЧУ МАРОК.

ЛИЦА, УКРЫВАВШИЕ БОЛЬШЕВИСТСКИХ АГИТАТОРОВ, ПОДЛЕЖАТ НАКАЗАНИЮ ПО ЗАКОНАМ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ — РАССТРЕЛУ.

Оберштурмфюрер Курт Керрер

После появления листовок полицаи с ног сбились. Они днем и ночью шныряли по селу, хватая всех подряд. Допросы следовали один за другим. В течение недели семь человек по доносу главного полицая попали в гестапо.

Все село жило в страхе. Но и полицаи не чувствовали себя в безопасности. Они установили круглосуточное дежурство, опасаясь партизан.

И вот в такое тревожное для всех время однажды вечером Одноглазый привел в участок неизвестного человека. Одет он был по-городскому: длинное пальто и богатая меховая шапка сразу выделяли его.

Старший полицай, соблюдая осторожность, привел арестованного со связанными назад руками. Одноглазый большой храбростью не отличался.

Ужас охватил Азата. На какое-то мгновение ему показалось, что арестованный — тот самый очкастый партизан, который дал ему пароль. Но очень скоро Азат понял ошибку. Этот горожанин был намного старше того Очкастого.

«Совсем одурел. Скоро тени стану бояться, — осудил он себя. — Может, они еще отпустят этого человека?»

— Чего глаза вылупил? — заревел Одноглазый. — Одна нога здесь, другая — там… Зови начальника!

Теперь маленькому денщику приходилось выполнять и обязанности Верзилы, которого два дня назад увезли в городскую больницу.

В былое время главного полицая вызывал младший полицай. Простой денщик этой чести не удостаивался.

— Я, кажется, сцапал одного из тех, кого партизаны присылают с листовками, — доложил Одноглазый, как только появился начальник.

Арестованный стоял посередине комнаты со связанными назад руками.

— На месте преступления поймал, с листовками? — обрадовался начальник, с любопытством разглядывая арестованного.

Старший полицай замотал головой.

— Листовок, правда, не обнаружил, а вот газеты конфисковал…

Начальник, рассмотрев протянутые ему газеты, вспыхнул:

— Ну и насмешил ты меня! Зачем требовалось конфисковать газеты оккупационных властей? Их можно купить повсюду, от Одессы до Минска.

— Ну и что ж? — не сдавался Одноглазый. — Разве дело в газетах? Для нас важен он сам. Не так ли? Я доподлинно установил его личность. Еще до войны я собственными ушами слышал его выступление в Киеве. Тогда он, надо сказать, пел здорово. Ох и артист был!

— На этот раз он не врет? — спросил начальник, подняв глаза на арестованного.

Горожанин кивнул головой:

— Не врет.

— Что привело вас в Холминки?

— Меняю сахарин на картошку. В городе туго с хлебом… Чего уж тут объяснять, сами знаете. А спекуляция, как мне известно, не считается преступлением против властей.

— Пропуск?

— Есть.

— Давай сюда.

— Не могу… руки связаны.

Начальник сам вытащил бумажник из кармана арестованного.

— Как будто документ исправный, — задумчиво заключил он, складывая бумаги и возвращая бумажник. — Где и кем служишь?

— Перебиваюсь случайным заработком.

Городской житель, да еще артист, редко попадает в руки сельских полицаев. Одноглазый самодовольно улыбался; пока шел допрос.

— Споешь? — начал приставать он к арестованному. — Чего тебе стоит спеть какую-нибудь песенку?

— Нет.

Одноглазому невдомек, что голодный человек не поет. Это понимал Азат. «А у него еще руки связаны!» — подумал маленький денщик.

— Будет тебе важничать! — проговорил старший полицай. — Ведь ты отдаешь себе отчет в том, что с нами не следует портить отношения. Мы — власть!