Тамара Лихоталь - Здравствуй, сосед!

— Верно, — сказала Ирина Александровна. — План, или, говоря по-русски, изображение на плоскости, — это и есть рисунок, чертёж.

— А мы составляем план, когда пишем изложение, — вспомнила Лена.

— Правильно. Только это совсем другое значение слова «план». В этом смысле «план» означает порядок предстоящих действий.

— У нашего веча сегодня план идти гулять, — сказал Серёжа. — Голосуем.

И опять вече дружно закричало:

— Гулять!

— Идём гулять!

Гулял КИС совсем не так, как, например, гуляли Лена с Наткой или даже с мамой и папой. Побродили ещё немного по детинцу, потом перешли через Волхов по мосту и оказались на Торговой стороне. Но где бы они ни шли, Ирина Александровна каждый раз спрашивала:

— Ребята, кто хочет рассказать нашим новичкам о памятных местах нашего города?

И ребята рассказывали наперебой:

— Вот здесь когда-то стоял красивый резной деревянный дворец князя Ярослава Мудрого. Здесь под его окнами собиралось вече. Неподалёку шумел огромный Новгородский торг.

— Вот церковь Параскевы-Пятницы.

— Вот знаменитый храм Ивана на Опоках, в котором хранился точный «Ивановский локоть» и «медовый пуд», по которому сверяли свои гири купцы, торгующие мёдом. А вот ещё одна церковь с очень смешным названием — «Успение, что на Козьей Бородке»…

От Ярославова дворища они спустились к пристани, и весёлый прогулочный теплоходик привёз их на Рюриково городище.

— Однажды приплыл к Новгороду варяжский князь Рюрик со своей дружиной, — стал рассказывать мальчик в очках, который показывал скульптуры на памятнике. — Длинные варяжские ладьи под полосатыми парусами тогда часто приплывали на Русь. Иногда варяги привозили разные товары и продавали их славянам, а иногда нападали на славян и грабили их, захватывали в плен жителей, увозили, чтобы продать в рабство.

— А что же им славяне сдачи не давали? — недовольно сказал Пеночкин.

— Давали и сдачи, — сказал Серёжа. — Вот и с Рюриком тоже так получилось. В летописи написано, что новгородцы пригласили его к себе княжить. Может, так оно и было. Но нам известно, что вскоре новгородцы восстали и прогнали Рюрика. Пришлось ему бежать за море. А потом он опять пришёл.

— А почему он жил тут, а не в Новгороде? — спросил Андрюша.

— Хороший вопрос! — сказал Серёжа, точно так же, как говорил Дмитрий Николаевич, и продолжал рассказывать: — В то время многие племена или города договаривались с предводителями варяжских дружин о том, что они будут их защищать от врагов. Вот и новгородцы, наверное, договорились с Рюриком. Согласились считать его князем, но в Новгород все же не пустили. А скорей всего, никто Рюрика и не звал княжить. Он сам пришёл со своей дружиной. Наверно, боялся новгородцев. Потому и поселился здесь. Очень удобное место для крепости. С одной стороны холм омывает Волхов, с другой — Малый Волховец. А вот эта поросшая травой гряда, что тянется у подножия холма, по всей вероятности, остаток крепостного вала.

— Вперёд, новгородцы! На приступ! — закричал Пеночкин, схватил сухую сучковатую палку и, размахивая ею, будто разил врагов, стал карабкаться на поросшую травой гряду старого вала.

Однажды утром Алёна собралась по воду, вышла на крыльцо и не узнала улицы. На островерхих кровлях снежные шапки, и мостовую всю выбелило. Правда, бабка Сыроеда, тоже приковылявшая к колодцу, сказала, что это ещё не зима, а только так — зазимок. Снег этот лежать не будет, потому что выпал он на день глядя, да ещё после сухоты. А настоящий снег, по старым приметам, ложится на мокрую землю и спящих людей.

— Ночью после дождей, — пояснила Сыроеда Алёне.

«Хоть и не настоящая, а всё же — зима», — думала Алёна. И вспомнилась ей прошлая весёлая зима, спуск на волховском берегу. Как навалит снегу, приходят сюда с санями и ледянками мальчишки и девчонки чуть ли не со всей Софийской стороны. Накатают гору так, что летишь вниз точно на крыльях, вздымая серебряную снежную пыль. Маленькие катаются, лёжа на пузе. А те, что постарше, — сидя. У Алёны тоже есть сани. А у Глеба и Оли была ледянка. Её Глеб сам сделал. Взял дно от старой корзины, обмазал густо навозом, облил водой, выставил на мороз. Ну и ледянка получилась! Уж на что хороши сани у Бориса — полозья обиты железом, носы круто загнуты вверх, сиденье мягкое, крыто тиснёной кожей… На такие сани даже глядеть радостно, не то что кататься на них. Но как-то так получилось, что на Борисовы санки хоть и глядят все, а прокатиться на них никто не просил. А вот ледянку Глебову… «И мне дай! И я хочу! И я — тоже!» — кричали все наперебой. Глеб всем разрешал. Становись в черёд и жди. Конечно, ледянка не то, что сани. Сани с горы катят прямо. Случается, правда, что сойдут с колеи и вывалят тебя в снег. Но с санями можно управиться. Свесь ногу и притормози валенком. А вот ледянка как закружит, как завертит — полетишь вверх тормашками. Снегу набьётся и в валенки, и в рукава шубейки, и под платок. Придёшь домой — всё сушить надо. Зато весело.

…— Как мать-то? — спросила Сыроеда, прервав мысли Алёны.

— Всё спит, даже есть не хочет, — сказала Алёна и вздохнула. Может, и лучше, что маме не хочется есть. Всё равно ничего, кроме репы да червивого гороху, в доме нет.

— Спит, говоришь, и есть не хочет? — переспросила Сыроеда. — Значит, скоро помрёт.

Алёна испуганно посмотрела на неё, подняла коромысло и пошла, оставляя на снежной мостовой тёмные следы. Она уже была у калитки, когда с Ратиборова двора вышла Купава, а с ней — Оля и Мстиша. Алёна хотела их окликнуть, но увидела, что обе девочки утирают рукавами слёзы, а Купава, не глядя на них, всё идёт и идёт вперёд быстрыми шагами. И лицо у неё такое сердитое. Так и не покричала Алёна Оле, не попрощалась с ней. Ох, если бы знала она, куда вела своих девочек Купава! Но Алёна не знала. Она только поглядела им вслед и свернула в калитку. Вишене тоже повстречались они. Вишена поклонился Купаве, но она не ответила. Будто не заметила Вишену. Шла и глядела куда-то вдаль невидящими глазами. «Куда это они идут?» — так же, как и Алёна, подумал Вишена. Оглянулся и посмотрел: Купава с Олей и Мстишей, дойдя до конца улицы Добрыни, свернули к причалам. Вишена побежал дальше. Он торопился. Боярыня Гордята, на подворье у которой они теперь вместе с матерью работали, послала его с поручением — позвать конского лекаря. Потому что захромал Борисов конь Уголёк.

Голод всё больше донимал новгородцев. Голодали, конечно, не все. У боярыни Гордяты по-прежнему всего было вдоволь. И каждый день с утра слуги ставили на стол несколько перемен блюд. Для холопов и прочих работных людей в доме варили щи, а иной раз и кашу. Вишена порой едва дождётся полдня — так подводит от голода живот. Сядут вокруг миски, ложки так и мелькают. С жадностью хлебают щи и Вишена, и Глеб, и Зорька, и даже Ульяна. Только Купава глотает так, будто что-то стоит у неё поперёк горла. Ульяна поглядит на неё и сама есть перестаёт. Ей всё понятно. Дома у Купавы голодные дети. Недавно умерла маленькая Любава. А теперь Мстиша и Оля — обе с бледными до синевы личиками — тают будто свечки. Ни глотка щей не проглотила бы Купава сама, ни ложки каши — всё бы детям отнесла. Но ведь щи в подоле не унесёшь. Да и ключница стоит над душой, не велит ничего брать с собой. Это что же такое будет, ежели каждый начнёт боярское добро растаскивать. На то и кормят холопов, чтобы могли работать. А до ихних детей боярыне Гордяте дела нету.