Эрвин Штриттматтер - Тинко

— А ты бы вышел так, голышом, на улицу? — спрашивает меня Фриц.

Я не знаю, что сказать.

Мы прогуливаемся по деревне.

— Знаешь, я думаю, нас Шепелявая околдовала, — говорит Фриц. — Они всё еще дразнятся и кричат: «Свинопасы».

— Шепелявая не умеет колдовать, Фриц.

— А ты откуда знаешь?

— У нее в доме нет бесовского помета. Она сама говорила.

— Зато у нее заколдованная коза в сарае стоит.

Маленький Кубашк, чуть приоткрыв ворота, подзывает нас к себе. В щелку он просовывает нам груши. Хорошие, желтые такие. Фриц запихивает себе сразу три в рот и, как вол каретника, понемногу их прожевывает. Вот если бы все ребята были такими, как маленький Кубашк!

Зепп-Чех, например… Он все еще похож на маленького трубочиста и, конечно, всегда горланит нам вдогонку «свинопасы» и прячется после этого. Вот и сейчас он опять кричит нам:

— Масло я съел, живот им изнутри смазал, а лицо не стал! Дураки вы оба!

Как же нам быть? С мэрцбахскими ребятами теперь не поиграешь.

— Да, ерундовый они народ! — говорит в утешение Фриц. — Мы теперь будем играть с хорндорфскими ребятами.

В Хорндорфе они перед самыми каникулами организовали школьный союз. Это такой ребячий союз. Мне нравится их союз. У этого союза есть свой футбольный мяч. Был бы у нас велосипед, мы бы мигом скатали в Хорндорф.

— А они примут нас? — спрашиваю я.

— Они знаешь как рады, когда к ним в союз кто-нибудь записывается! У этого союза еще такое смешное название, только я позабыл какое. Хорндорфские ребята называют нас, мэрцбахцев, отсталыми, потому что у нас нет такого школьного союза, как у них.

Вот мы и запишемся в Хорндорфский школьный союз, тогда мы не будем больше отсталыми, а будем впереди всех!

Фрицу Кимпелю давно уже обещали подарить велосипед. Лысый черт два раза ездил за ним в Берлин. Но в Шенеберге очень много всяких домов, в которых у приезжих отнимают деньги. Два раза их отнимали и у Лысого черта. Вот он каждый раз и возвращался без велосипеда.

— А у меня скоро будет свой велосипед, Фриц!

— Шенебергский?

— Нет, фимпельский.

— Старая развалина!

— Нет, что ты! Это самый настоящий велосипед из центральной Ампулии. Он носится как угорелый.

— Из Ампулии? Такого места и на свете-то нет.

— Зато есть велосипед! Он почти что гоночный.

И я рассказываю Фрицу, сколько мне еще надо собрать гусениц, чтобы я мог выкупить велосипед у Фимпеля-Тилимпеля.

— Гусениц? — переспрашивает меня Фриц, пожевывая травинку. — А я знаю, где есть гусеницы, которые уже превратились в деньги. Целая коробка.

— А кто их превратил, Фриц?

— Сейчас узнаешь.

Мы шагаем быстрей.

Каждый день Шепелявая Кимпельша отправляется в лес собирать хворост. Ей не хочется мерзнуть зимой. Да и руки у нее ведь крепкие, здоровые. Никто не запрещает Шепелявой собирать хворост в лесу, и куча хвороста перед ее домиком с каждым днем становится все больше и больше. Фриц поднимает еловую шишку и бросает в окно Шепелявой.

— Если она дома, то обязательно откроет окно, — говорит он и ищет новую шишку.

— А она не станет ругаться?

— Пора бы тебе знать, что Шепелявая никогда детей не ругает. Она только спросит: «Золотко мое, не проголодался ли?» Или даст тебе сахарный талон. Она своего сахара никогда не выкупает. Сам знаешь, ведьмы — они сахара не едят. Но сахарный талон у нее взять можно. Вот из еды ничего нельзя брать: в еде у нее всегда бесовский помет замешан.

Фриц снова бросает шишку в окно. Опять тихо. Значит, Шепелявая ушла за хворостом. Словно белки, мы с Фрицем забираемся на кучу хвороста, а оттуда прыгаем на крышу сарая, в котором живет коза. Фриц через дырочку от сучка заглядывает в сарай. Там Шепелявой тоже нет. Фриц даже знает, где в стенке сарая есть плохо прибитая доска. Мы пролезаем и снова ставим доску на место. Большая коза Шепелявой Кимпельши начинает брыкаться, она хочет вырваться на волю.

— Ты осторожно с ней, это коза заколдованная, — предупреждает меня Фриц. — Она плюется. А куда ее плевок попадет, там сразу дырка делается.

— А в тебя она уже плевалась?

— Еще как! — И Фриц показывает мне дырку в штанах. — Вот сюда она на прошлой неделе плюнула.

Из сарая мы пробираемся в комнату Шепелявой. Дверь скрипит.

— Фриц, а вдруг Шепелявая придет?

— Ну и что? Она только скажет: «Поглядите-ка, у меня гости! Вот мы их сейчас и угостим — дадим им хлеба со сливовым повидлом». Но есть этот хлеб нельзя. Как только выйдешь на волю, надо сразу бросить его в навозную кучу, потому что Шепелявая уже плюнула на него.

Я не буду брать у Шепелявой хлеб с повидлом. Комнатка, куда мы забрались, маленькая и затхлая, но очень чистенькая: все уголки выметены, пол посыпан белым песком. На стене висит керосиновая лампа с начищенным до блеска стеклом. Рядом с лампой — картонка от старого отрывного календаря. На ней картинка: молодая женщина держит на коленях малыша, а малыш играет с розочками. Вся постель Шепелявой сшита из пестрых лоскутков, взбитые подушки похожи на жирных индюков. Стол и скамья выскоблены добела. Тли и той не заметишь, если бы она проползла по столу. В духовке низкой печи тушится картошка. Пар осел на окнах. Конечно, пару больше хочется летать по небу, как облаку, чем торчать здесь, взаперти. В одном углу стоит укладка. На темно-коричневых досках нарисованы венки и букеты из незабудок, васильков и дикого мака. На комоде — фотографии; какие в рамочках, а какие просто так прислонены к стене. Больше всего тут детских карточек.

— Говорят, это я, — заявляет Фриц и пальцем показывает на толстощекого младенца в рубашечке. — Это русские солдаты сняли меня, а карточку подарили Шепелявой. Враки всё! Таким я никогда не был. Ты только погляди: дурацкая рожа какая! А рот-то!

Я припоминаю те три груши, которые Фриц давеча сразу засунул в рот.

— А это, говорят, мой брат. У него два железных креста. Он был сесесовцем, или как их там называют… Он герой, убит на войне. Пальца у него одного не хватало. Вот тут видно. Ему Шепелявая, когда он был маленьким, серпом отрезала. Жжик — и нет пальца! А все потому, что она ведьма.

Фриц показывает мне и карточку своего отца. Лысый черт в распашонке.

— Гляди, глупый какой! — говорит Фриц и ногтем соскребает след от мухи с детской мордочки. — Мать его тоже глупая была, а моя ночью голая плясала на навозной куче.

На стене тикают маленькие резные ходики.

Что же это такое? Пар от картошки или страх? Мне как-то не по себе здесь.

— Фриц, а Фриц, а где гусеницы, которые уже превратились в деньги?

— Сейчас увидишь.

Фриц выдвигает верхний ящик комода и роется в нем. Его грязная рука вытаскивает ключ. Этим ключом он отпирает укладку в темном углу. Крышка укладки отсырела и не поднимается. Вдвоем мы стараемся открыть ее, и она понемногу начинает поддаваться, при этом стонет и скрипит.