Эрвин Штриттматтер - Зайцы прыгают через забор

Зима пришла в предгорье рано. Снег, легкий, как белая придорожная пыль, падал и падал, кучками ложась вокруг засохших стеблей пижмы. Восточный ветер хлестал по деревянному домишку на крутом склоне и швырял снег в сад, на фруктовые деревья.

Близился вечер. Старик с седой бородкой клинышком смотрел на фруктовый сад. За его спиной у печки сидела жена и щипала гусиные перья. Лопатки ее, точно обломки крыльев, топорщились в полумраке. Старик, причмокивая, сосал свою трубку и не отводил глаз от снежной бури за окном.

— Восточный ветер! — бормотал он. — Самый что ни на есть восточный!

Старуха поднялась, кинула беглый взгляд в окно, и глаза ее заслезились. Белые перышки порхали по комнате, снаружи вихрился снег, и разница между тем, что было снаружи, и тем, что внутри, определяла печка — тепло, исходившее от нее.

— Авось к ночи утихнет! — сказала старуха.

— Утихнет? При восточном-то ветре?! — вскипел старик.

Он был завзятый спорщик и чем старше становился, тем азартнее спорил. Случалось, он оказывался прав и торжествовал, а если был неправ, сетовал на тяжелые времена: ничему, мол, верить нельзя. Старухе это было знакомо уже пятьдесят шесть лет, и ей не хотелось доказывать свою правоту и раздражать мужа. Она подняла корзину с перьями и понесла в чулан — бережно, словно в ней были спящие бабочки. В чулане, на случай завтрашней непогоды, подготовила рабочую одежду: а вдруг старик окажется прав. Старик выкурил в постели еще одну трубку, посмотрел на разворошенный в печке жар, прислушался к вою ветра и поскрипыванию снега за окном.

В саду, где росло семьдесят три фруктовых дерева, ветер бушевал всю ночь, всю ночь наметал под деревьями сугробы, которые подымались и подымались уже до самых крон. Забор и тот занесло, только острия кольев торчали из-под снега. Гонимые голодом зайцы не страшились метели, одним прыжком они перемахивали через заснеженный забор, добирались по сугробам до верхушек фруктовых деревьев, сдирали со стволов кору, изгладывали обледеневшие молодые побеги.

Еще не рассвело, а старики уже сгребли снег с заднего крыльца и с окна, выходившего в сад. Старик был в хорошем настроении — ведь прав оказался он. Устав, они пили теплую воду, замутненную пылью жареного ячменя. Оба знали свои деревья наперечет, как знают свою скотину, и оба ждали наступления дня, а когда посветлело, стали из окна смотреть в сад, подталкивая друг друга:

— Золотой пармен, что у корыта с водой!

— А Добрая Луиза у задней калитки!

За одну ночь зайцы успели изгрызть и обглодать кроны пяти фруктовых деревьев.

Старики, надев зимнюю одежонку, прорыли тропинку к первому дереву, раскопали снег, затем перешли к соседнему и к следующему рядом. Тут старуха сказала:

— Не лучше ли вырыть канаву вокруг забора?

Старик даже слушать об этом не хотел — и был прав: канаву вокруг забора им и за три дня не вырыть, раз снег идет и идет, ни на секунду не переставая. Канава ведь должна быть шире заячьего прыжка.

Старуха промолчала, она предложила это только для того, чтобы перевести дух.

Они продолжали работать, но к полудню ветер стих, снегопад прекратился. Осмелев, старуха сказала:

— Пять деревьев погибло, но какое счастье, что снегопад кончился!

Старик неожиданно вскипел:

— Не каркай, погоди еще!

Старики обнесли каждое дерево снежным сугробом, следя за тем, чтобы расстояние между ними было достаточно велико, чтобы зайцы, если б и попытались, не смогли бы со снежных навалов прыгнуть на кроны фруктовых деревьев.

Они не позволили себе даже пообедать, дорожили каждым лучиком дневного света. Под вечер старуха начала кашлять и перед сном выпила мятного чая. Старик сидел за столом, ел долго и много. Время от времени он переставал жевать, прислушивался к тому, что происходит снаружи, и злился, так как оказался неправ — ветер даже к вечеру не возобновился.

Старухе есть не хотелось, и она легла в постель. Ее так трясло, что вставная челюсть даже слегка постукивала. Старик набросил на жену поверх перины еще два одеяла, но она никак не могла согреться, тогда он лег возле нее и сразу уснул.

Ночью его разбудил сильный кашель жены. Он увидел сморщенное, как грибок-лисичка, лицо старухи, пощупал ее лоб и убедился, что у нее жар. Тогда он поднялся, вышел на кухню сварить свежего мятного чая и услышал, что на дворе снова забушевал ветер. Старуха чая не захотела, она надрывно кашляла и наконец попросила старика сбегать к соседям, жившим тремястами метрами выше на том же склоне. У них был телефон. Старуха требовала, чтобы к ней вызвали из районной общины медицинскую сестру. Старик, этот задиристый петух, снова вспылил:

— Сестру, ночью, в метель и мороз — такого еще сроду не бывало!

Старуха из-за высокой температуры не сробела перед мужем и продолжала настаивать:

— Теперь к больным приходят на дом в любое время дня и ночи!

В ответ она услышала лишь смех и брюзжанье старика. Старуха

заметалась в постели и плача стала умолять, чтобы он прогнал с ее перины зайцев. Старик надел свой зимний балахон, ему хотелось ублажить больную жену, а там пусть убедится сама…

Он вышел из дому навстречу метели и с трудом начал карабкаться вверх по склону; и был он такой тщедушный и маленький, как те черные жуки, с головой словно булавочная головка, которые отважно продираются сквозь целые горы муки. Прошло немало времени, пока старик одолел эти триста метров и достучался к соседу, работавшему в районном общинном управлении. И еще столько же времени, пока наконец ответил медицинский пост, находившийся в нижней деревне. Оттуда спросили, так ли необходим приход сестры в этакую вьюгу? Жена соседа ответила, что приход сестры необходим, и как можно скорее — покуда в старой женщине еще теплится искорка жизни.

Когда старик вернулся домой, он увидел, что крохотное лицо жены вспухло и покраснело и что перину она сбросила на пол. Он поднял перину и снова укрыл больную.

Черника сбивает температуру, вспомнил он и полез в погреб за ягодами. Завывания ветра в погреб не доносились, и старик даже испугался: неужто он неправ? Но, поднявшись, он снова услыхал вой ветра и, повеселев, постучал ложечкой о край тарелки с черникой, как это обычно делают, когда зовут детей к столу. Старуха слегка приподняла голову с подушки и глянула на него безумными глазами.

— Не будь они близнецы, может, хоть один остался бы жив? Что скажешь, господин ясновидец? — Она говорила о своих сыновьях, погибших на войне.

Старику стало жутко. Жена приняла его за того ясновидца, который после войны занимался своим ремеслом в районном центре и кому они однажды отвезли чуть ли не половину свиной туши, надеясь хоть что-то услышать о своих сыновьях.