Эрвин Штриттматтер - Зайцы прыгают через забор

От черники старуха отказалась и ногой оттолкнула мужа, когда он поднес ей ягоды ко рту. Сваренная черника рассыпалась по перине, и старуха в испуге уставилась на темное пятно от ягод.

Старик, обиженный, ушел на кухню. Он сидел там и терзался, но чем больше проходило времени, тем меньше становилась обида, ведь прав оказался он: медицинская сестра так-таки не пришла.

Когда старуха попыталась спрыгнуть с кровати, он подумал: «Что-то тут неладно», — и решил сам отвезти жену на медицинский пункт, как делал это с сыновьями, когда те были маленькие.

Он притащил из чулана гладильную доску, вынул из шкафа теплые вещи — старую смушковую пелерину, вязаный платок — все, что хоть как-то грело. Прихватил вдобавок свою фуфайку и кальсоны и тоже навалил на больную.

Старуха в минуту прояснения поняла, что он собирается делать, и позволила себя укутать, а когда она стала похожа на огромный узел, старик передвинул ее с постели на гладильную доску и привязал веревкой. Вытаскивая из сарая сани, он заметил, что фруктовые деревья, которые они днем очистили от снега, снова занесло. «Надо потарапливаться, — подумал он, — ведь завтра все это придется делать мне одному, и начинать засветло, не то я не управлюсь».

Он перенес старуху на сани и удивился, какая она тяжелая. «Это, — решил он, — оттого, что на нее столько наворочено, зато все сделано как надо».

На морозном воздухе старуха начала плакать, а он не мог сдержаться, чтобы не похвастать своей правотой:

— Говорил я тебе, что она не придет. Но я тебя доставлю туда. Я!

Лицо старухи просветлело. Ее окрылила надежда, она была счастлива: наконец-то старик привезет ее к сыновьям.

Он накрепко привязал старуху вместе с гладильной доской к саням и поехал вниз по дороге. Ему не приходилось тормозить — по дороге были сугробы. Толкая сани, старик вздыхал, пыхтел, но вдруг старуха зашевелилась и стала кричать:

— Развяжи меня! Развяжи!

Старик успокоил ее, пообещав ехать быстрее, и старуха обрадовалась, что сейчас увидит своих сыновей.

Но в ту же секунду она рванулась и чуть не опрокинула сани, уверяя, что сыновья приближаются на танках и ей надо бежать их встретить.

А старик все толкал и толкал сани, выбиваясь из сил, когда же поворот остался позади, и ему почудился грохот танков. «Она заражает тебя своим бредом, сводит с ума. А ведь это всего только кровь, ничего, кроме биения твоей собственной крови!» Оказалось, что он толкает сани прямо на снегоочиститель; шофер, увидев какой-то движущийся узел, а за ним шатающегося человека, затормозил. Из машины скорой помощи, шедшей вслед за снегоочистителем, вышла медицинская сестра и накинулась на старика:

— Да что же это такое! Ведь мы сказали, что приедем!

Старик был не в силах возражать, у него перехватило дыхание, и он не мог выговорить ни слова, только подумал: «Ничему верить нельзя!»

Старуха была уже без сознания, и сестра, пощупав ее пульс, поспешила с помощью шофера втолкнуть сани с больной в машину. Старик стоял посреди дороги и смотрел сквозь пургу, как медленно меркнет свет задних фар. Его оставили, о нем забыли. Да и как бы он мог поехать с ними: дома его ждала работа, он помнил о ней.

Старик поплелся обратно в гору и, пока не увидел свой дом, все казнился, что был несправедлив к медсестре. Но вдруг он приметил зайцев — они снова паслись на кронах фруктовых деревьев. Старик пугнул их и сразу принялся разгребать снег.

Теперь такую тяжелую работу ему надо было делать одному. Но ведь он так и предсказывал, он оказался прав и был рад, и как всегда, это его успокоило. Усердно разгребал он снег и сам в этой метели превратился в горку снега — горку, которая то кряхтела, то махала руками, прогоняя зайцев. Да, да, ничего не поделаешь: он должен справиться, прав оказался он — работать придется одному. И хорошо, что в этот час он еще не знал, насколько он один.

Перевод с немецкого Л. Лежневой