Эрвин Штриттматтер - Тинко

— Ну, что надо сказать? — говорит дедушка и, схватив меня за воротник, подтягивает к столу.

— Оставь его, отец, — говорит солдат, но сам хочет притянуть меня к себе.

Я не даюсь. Левой рукой солдат хватает меня, словно клещами. Правую он кладет мне на плечо. Я обеими руками упираюсь ему в грудь. От солдата пахнет соломой и табаком. Он гладит меня по голове. Тут я ему и ляпни:

— Вы мне пробор испортите!

— Скажите пожалуйста, какой франт! — говорит солдат и отпускает меня.

Бабушка стоит в дверях, вытирает слезы и приговаривает:

— Не привык он еще к тебе, Эрнст.

— Чего нюни распустила, кликуша старая! — прикрикивает на нее дедушка.

Я сажусь на диван и обвожу пальцем узоры на плюшевой обивке. Я и не глядя знаю, что солдат все время смотрит на меня. То и дело он сбивает пепел о краешек тарелки. Бабушка пододвигает мне миску с жареной картошкой.

— Не хочу я картошки.

— А молочного супу?

— Не хочу молочного супу.

— Чего же ты хочешь?

— Яйцо хочу.

— Хорошо, сейчас дам тебе яйцо.

— Дай, дай ему яиц, — добавляет дедушка. — Он у нас батрачит как большой — пусть уж и ест что хочет.

Дедушка, видно, забыл про мешки. Дядя-солдат откашливается, насвистывает сквозь зубы, выставив вперед свой острый подбородок. Когда он свистит, получается такой звук, будто ветер травой шелестит. «Свисти, свисти, я на тебя все равно глядеть не стану! Завтра небось уже бить меня будешь». Я слышу, как бабушка разбивает яйца и как они шипят на сковородке. В животе у меня бурчит от голода, и я бы эту картошку в одну секунду проглотил. Не буду ее есть, покуда этот дядька на меня смотрит. Чего он не уходит, ведь поел уже…

Вот и яичница готова. Запах ее слышен даже здесь, в комнате. Бабушка приносит ее прямо на сковородке. А солдат и не думает вставать из-за стола.

— Вовсе я не такие яйца хотел, — говорю я и отодвигаю сковородку.

— Каких же тебе яиц, Тинко?

— Других.

— Вареных?

— Да, вареных.

Солдат ерзает на стуле и так барабанит по столу, что кажется, будто дождь стучит крупными каплями. Такого отца мне не надо. Я хочу, чтоб у меня отец был с круглым, веселым лицом. У бабушки на комоде стоит такая карточка. Вот какого отца мне надо!

Дедушка ворчит:

— Ты что ж малого сразу не спросила, какие яйца он есть будет?

— Да я думала… ведь он любит яичницу…

— «Думала»! Ты все думаешь! — дразнит ее дедушка. — У такого огольца аппетит что козленок: то так подпрыгнет, то эдак!

Бабушка вздыхает и отправляется на кухню греть воду. Дядя-солдат снова закуривает.

— Ну и дымишь же ты! — говорит дедушка. — Небось накладно.

Солдат небрежно махает рукой. А я сижу и выдергиваю нитки из штанов.

— Избаловали вы его тут? — спрашивает солдат и делает движение плечом в мою сторону.

— Ты погляди, руки у него какие! — Дедушка привлекает меня к себе. — Мы тут не бездельничаем.

— А мне сдается — избаловали.

— Да какой там избаловали! Что ж, прикажешь ему голодать, когда у нас пятьдесят моргенов [3] Мера земли — около четверти гектара. под плугом?

— Да уж, хозяйство у нас не из бедных! Не с пустыми руками тебя ждали, — вмешивается в разговор бабушка. Лицо у нее так все и пылает. — Неужто ему голодным бегать? И так без матери растет.

Дедушка хлопает ладонью по столу, потом, подкрутив свои серебристые усы, с гордостью заявляет:

— Хозяева мы теперь, настоящие хозяева, и для наследничка своего ничего не пожалеем! — Дедушка поправляет под собой стул и с вызовом оглядывает всех своими серыми холодными глазами.

Чего это он так загордился? А солдат снова свистит сквозь зубы и, прищурив левый глаз, спрашивает:

— Хозяева, говоришь? Больно скоро привык ты к дареной рубахе.

Дедушка задумывается. Пожалуй, верно: ведь не всегда он был хозяином. И шести пар штанов не сносил, бегая в школу, когда отец, Христиан Краске, отправил его к каменщикам. «С ремеслом не пропадешь. Выучишься — не надо будет господам фон Буквицам в ножки кланяться!» — сказал ему мой прадедушка. И дедушка отправился на строительство. Замешивал там известь, таскал кирпичи, просеивал песок и скоро заработал рюкзак, кельню и уровень. А три года спустя он купил три литра водки, три мастера-каменщика выпили эту водку, и дедушка получил право называться подмастерьем.

Вместе с другими каменщиками дедушка ушел в город, строил там фабрики и богатые дома. Там же, в городе, он стал красным.

— Дедушка, а в каком месте ты был красным?

— Да с лица это не видать, несмышленыш ты! Это вроде как бы про нутро твое говорится.

Каждое утро дедушке приходилось бегать за тринадцать километров в город. Вечером он еле приползал домой.

— Кабы мог, пулей прилетал бы, — рассказывает дальше дедушка. — Мне ведь в оба глядеть приходилось — как бы мою Минну не увели.

Минна — это моя бабушка. Вместе с прабабушкой они в это время жили на собственном клочке земли, выкапывали длинные, как змеи, корни пырея, и бабушка напевала при этом:

«Пустяки какие у тебя на уме! — ворчала на нее прабабушка. — Почище выбирай корни. Вон опять какой пропустила… Он все соки из земли высосет, картошке ничего не останется!» А бабушка все только на шоссе поглядывала: нет, не видно ее Августа.

Потом бабушка Минна взяла себе в мужья дедушку Августа, или дедушка взял себе бабушку в жены, — об этом дедушка с бабушкой никак не могут договориться, до сих пор всё спорят.

Прадедушка и прабабушка прибавили бабушке к укладке с приданым два моргена земли. А всего у прадедушки было восемь моргенов. Мой дедушка сразу прилепился к этим моргенам. К каменщикам в город он больше не ходил, а нанялся на стекольный завод в Зандберге. До Зандберге всего четыре километра — ему по утрам ближе было бегать. И возвращался он раньше, мог помогать бабушке. Кирпичи для своего домика дедушка и бабушка привезли на ручной тележке с кирпичного завода. А потом у них народились ребята. Первый был Эрнст. Это тот самый солдат, что сидит сейчас и слушает, как дедушка хвастает. Затем Маттес. Дядю Маттеса я знаю только по карточке…

— Я всегда был красным, и в деревне меня уважали только те, кто хотя бы чуть-чуть был красным. Будь я турком, если это не так! — продолжает свой рассказ дедушка.

Дедушка и те, что были хотя бы чуть-чуть красными, основали в Мэрцбахе (так называется наша деревня) почти красный союз, и дедушка стал его председателем. Это потому, что он когда-то в городе жил.

В спальне у дедушки висит старая фотография. На ней изображен дедушка, когда он еще был председателем. Он сидит верхом на пивной бочке, в руках у него знамя. А на знамени написано: «На вечную память о праздновании пятой годовщины со дня основания Мэрцбахского союза». Остальные красные стоят позади дедушки и чокаются пивными кружками. Один из чуть-чуть красных сидит в детской коляске, широко открыв рот и свесив ноги. Другой наливает ему пиво прямо в пасть. Двое других красных лежат справа и слева от бочки, на которой сидит верхом дедушка. Они лежат прямо на земле, и в руках у них мишени.