Юн Эво - Солнце — крутой бог

Он прятался в темноте, словно вор или убийца.

Он не мог не видеть мою тень, когда я проходил мимо.

Должно быть, он затаил дыхание и стоял, как вкопанный.

Ждал, когда я пройду мимо и поднимусь на несколько этажей.

А потом бросился бегом вниз.

В этом было что-то нечеловеческое.

Оно должно было напугать меня до смерти.

Но я принял это как еще один вызов.

Теперь нас здесь двое.

Если раньше он не знал, что я его вижу, то теперь знает.

Чувак в плаще знает обо мне, как и я о нем.

Я тащусь домой и вхожу в квартиру, в которой примерно так же темно, как внутри в элеваторе. Сёс уже дома. Единственное освещение — одинокая стеариновая свеча, которая стоит на музыкальном центре в гостиной. Пока я не подхожу к Сёс совсем близко, я не вижу ее лица. Оно появляется передо мной как привидение. На какой-то миг мне кажется, что в гостиной меня ждет чувак в плаще.

В темноте бледным овалом светлеет лицо Сёс.

Она слушает Ника Кейва, перед ней открытая бутылка вина.

Сёс уже изрядно набралась.

— Садись, братец, — говорит она, и по голосу я слышу, что она действительно пьяна.

Но я сажусь. Было бы приятно поговорить с ней по душам в эти дни.

— Давай без обиняков, — предлагает она и продолжает, словно мы с ней всю жизнь только и делали, что откровенничали. — Итак, без обиняков. Этот мой тип в Бергене — не будем называть имен, давай звать его просто Кретин — со мной порвал. Круто, да?

Братья & Сестры, что бы вы сказали своей сестре, если б она обрушила на вас такую новость в субботний вечер? Неужели вы плюнули бы на все только потому, что она пьяна и расстроена? Я принимаю хорошие предложения. Вот, к примеру, несколько приемлемых ответов.

— Мне очень жаль! (Нет, не то. Как будто я так не думаю.)

— Прости, Сёс, но в мире до черта мужиков. (Звучит так, точно моими устами заговорили наши предки. Нет, это тоже не годится.)

— Это твои проблемы. (Получается, будто я объявляю ей войну. Будь я злопамятным, я бы, может, и ляпнул что-нибудь в этом роде в благодарность за приятные разговоры, что мы с ней вели в последние два дня.)

— Может, тебе похудеть? (В другом случае это прозвучало бы забавно. Но только не сейчас.)

Вместо всего этого я лепечу что-то вроде:

— Мне этот тип всегда был не по душе.

Вот это к месту. Это выражает мою солидарность, сигнал, говорящий, что я не считаю это большой потерей, однако понимаю, что ей грустно.

Сёс клюет на мои слова. Ей они нравятся. Она встает, протягивает ко мне руки и обнимает меня. Я тоже обнимаю ее. Чувствую ее добрый, приятный запах, который сопровождал меня с самого детства. Она словно часть обоев в моей детской. Всегда детская, и всегда Сёс.

— Я сейчас принесу тебе бо-окал, — не совсем твердо говорит она. И приносит бокал. Потом ставит его на стол и до краев наполняет красным вином.

— Твое здоровье, братец, — говорит она. — Прости за вчерашнее.

— Жаль, что так вышло с Кретином. Хотя он все-таки кретин, — говорю я и отпиваю немного вина.

Вино кислое, но нутро согревает. Рот, глотка, пищевод и желудок становятся горячими, как ростбиф с огня. Местами оно достигает ста градусов. Вино расстилается у меня внутри, как доброе одеяло. Плещется возле сердца. Сёс болтает о Кретине, и я позволяю ей освободиться от этого мусора. Мы продолжаем пить вино, открываем еще одну бутылку. Снова наполняем бокалы. В моем вино переливается через край и течет по столу.

Но такие пустяки нас не смущают. Несколько часов мы несем всякую чушь. Время обрастает бахромой, тело слабеет. Свеча давно догорела, а Ник Кейв поет снова и снова. Мы рассуждаем о том, что значит расти и становиться взрослым. Меня подмывает рассказать ей о моем плане. Но я сдерживаю себя, хотя несколько раз признание уже вертелось у меня на языке. Я только кружу и кружу около этой темы. Сёс, например, не хочется становиться взрослой. Она еще не наигралась, хотя ей уже стукнуло двадцать. И становиться старше ей вовсе не хочется. Она на четыре года старше меня, но я не имел бы ничего против того, чтобы с этой минуты принять старшинство на себя. Я говорю ей об этом, и она хихикает.

— А ты бы попробовала еще раз, что значит быть шестнадцатилетним… — Я не могу употребить по отношению к себе слово «ребенок» и все повторяю: шестнадцатилетним… шестнадцатилетним…

— Ребенком, — подсказывает она и смеется еще громче.

— Спасибо. Приятно иметь такую сестру, — говорю я и наливаю себе еще вина.

— Мальчики дольше остаются детьми, чем девочки, — говорит Сёс. — Они большие дети, но сами они этого не понимают.

— Именно этого я и боюсь. Я из кожи вон лезу, чтобы стать другим, а это часто оборачивается глупостью.

Братья & Сестры, на этом я заканчиваю рассказ о том вечере. Больше я ничего не помню. Дальше все скрыла темнота.

Впрочем, нет. Надо сказать, что в пять утра я проснулся от того, что солнечные иголки кололи мне физиономию. Я лежал на коврике в коридоре. Изо рта у меня текла слюна, голова раскалывалась на части. В зеркале я увидел у себя на щеке отпечаток ковра. Сёс похрапывала на тахте, и я решил ее не тревожить. Я выключаю Ника Кейва и принимаю таблетку от головной боли. В комнате слишком светло, и я поверх занавесок вешаю еще одеяло. И засыпаю. Даже не пытаясь лечь поудобнее. Просто падаю на кровать и исчезаю.

Утро или не утро? В час дня я сижу с онемевшей половиной мозга, а Солнце тем временем уже миновало магические двенадцать ударов.

Для меня это, во всяком случае, утро. Во рту пересохло, и я пью минералку. Я купил полуторалитровую бутылку и пью, точно спасаю этой водой свою жизнь.

Но вчерашний вечер меня не тревожит. Я о нем просто не вспоминаю. В моей голове царит только Маленькая Буря. Я как раз перекрестил «Эй, красотку!» в «Маленькую Бурю». Это ей больше подходит.

Я стою вместе с Солнцем на крыше элеватора и смотрю на Лёкку и на холмы Синсена и Грефсена. И думаю, что где-то там сейчас находится Маленькая Буря. Достав бинокль, я наблюдаю за улицами, как будто она должна вот-вот появиться. Почему-то мне кажется, что Солнце мне поможет. Но я ошибаюсь.

— Ты должен и сам стараться, — говорит оно, развалясь в шезлонге и прихлебывая прохладительный напиток. — Тебе надо расслабиться, — добавляет оно, слушая ленивую гавайскую музыку. — А у меня выходной. Как-никак воскресенье.

Но мой организм сегодня не способен расслабляться. Он работает на полных оборотах. Словно подключен к батарейкам. Ток низкого напряжения потрескивает в нервных окончаниях, и я потею, как черт. Вливаю в себя еще жидкости и снова потею. Словно лью воду в решето. Единственное утешение, что теперь можно вычеркнуть из моего списка тот пункт, в котором мне предписано напиться до чертиков. Однако нельзя сказать, что похмелье помогает мне почувствовать себя взрослым.