Юн Эво - Солнце — крутой бог

— Значит, все не хуже, чем всегда? — спрашивает Сёс.

— Фактически нет. Фактически уже завтра фактически состоится премьера. — Он стискивает зубы и улыбается с горькой ненавистью.

Папаша одевается и всякий раз, когда не может чего-нибудь найти, зовет маму. А я пытаюсь представить себе, каким сам буду в его возрасте. Нельзя сказать, что меня это вдохновляет.

— Не обращай внимания, это типично для взрослых, — говорит Сёс, как будто ей не двадцать и она сама не взрослая. Но она не унимается и разжевывает мне, что именно типично для взрослых и как они забывают самое важное в жизни.

— А ты все знаешь и ничего не забываешь? — улыбаясь, спрашиваю я. — И что же это такое самое важное в жизни? Или хочешь, я тебе подскажу?

— Если бы у меня было плохое настроение, братишка, я бы вогнала тебе башку в плечи. Но поскольку я мила, добра и почти счастлива, я тебе честно отвечу на твой дурацкий вопрос. Я думаю только об одном, — говорит она, и по ее улыбке я вижу, что она действительно добра, мила и почти счастлива. И я знаю, о ком и о чем она думает.

— И ты не боишься, не паришься и не сомневаешься?

— Еще как! — отвечает она. — Но в жизни надо уметь рисковать. Согласен?

— Покупаю! — отвечаю я.

— А в чем заключается твой важный вопрос? — спрашивает она.

— А то ты не знаешь? — криво улыбаюсь я.

— Конечно, знаю. Она хорошенькая? — спрашивает Сёс.

— М-м-мм, — мычу я, и Сёс отстает от меня.

И у меня уже нет нужды врать. Потому что, конечно, Клаудия — один из моих важных вопросов. Но не САМЫЙ ВАЖНЫЙ.

— Куда пошла Глория? — интересуется мама, ибо Сёс ушмыгнула так быстро, что никто ни о чем не успел ее спросить.

— Всем привет! — говорит папаша и, шаркая, выходит за дверь.

— Привет! А ты куда? — спрашивает мама, когда я надеваю ботинки.

— Прошвырнуться, — отвечаю я равнодушно, — у меня свои заботы, да и еще кое-какие дела.

— Никто ничего мне не говорит. Я спрашиваю, спрашиваю, но все молчат, как воды в рот набрали. — Больше мама не пристает, а устраивается на балконе. Свои вопросы она нам не открывает.

У меня твердый договор с Солнцем.

— Я знаю о твоем важном вопросе, — хитро улыбаясь, шепчет оно мне.

— Знаешь и помалкивай, — шепчу я ему. И ложусь на спину на крышу элеватора, чтобы пораскинуть мозгами. Но я не успеваю подумать и двух секунд, как над краем крыши появляется голова Франка.

— Кто, кому и чего не должен говорить? — спрашивает он и подозрительно оглядывается по сторонам. — Ты здесь где-нибудь спрятал Клаудию?

— Я разговаривал только с Солнцем, — отвечаю я, словно это самая естественная вещь на свете.

— Понятно, — говорит Франк. Он три раза кашляет и не может ничего сказать. — Я не из тех типов, которые произносят речи, — торжественно начинает он.

— Да-да, я знаю, — говорю я. А что еще можно сказать человеку, который так начал свою речь?

— Но мне хотелось поблагодарить тебя. — Он обходит вокруг меня. Наверняка ему хочется скрыть, что он покраснел. Потом достает из-под плаща пакет и протягивает его мне.

— Большое спасибо! — говорю я и разрываю пакет. И обнаруживаю фолиант «Поваренная книга для мужчин. Такие простые рецепты, что даже папа сможет приготовить, что захочет».

— Не обращай внимания на название, — говорит Франк. — Я думаю, в этом заключается твой важный вопрос и твоя важная проблема. Эта книга — знак благодарности. Моей благодарности тебе. Спасибо за все.

— Ты что, собрался умирать? — с дрожью в голосе спрашиваю я и думаю о папаше.

— Да нет же… Просто я плохой оратор…

— Это я уже понял, — сухо замечаю я. — Но неужели ты не можешь произнести то, что хочешь, обычными словами?

— Я влюблен, — говорит он. — В Глорию. — И от смущения делает круг у меня за спиной.

— Класс! — восклицаю я. — И она для тебя самый важный вопрос в мире? Угадал?

— Да, можно сказать и так, — отвечает он.

— И тебе интересно, можете ли вы с ней… И тебе интересно, что будет дальше… И тебе интересно, что будет вообще…

— Точно, — отвечает Франк. — Ты ведь тоже все время думаешь о Клаудии.

— Yes, — отвечаю я. — Это важные вопросы. Может, не самые важные, но достаточно значительные.

— Тогда скажи, в чем заключается твой ПО-НАСТОЯЩЕМУ САМЫЙ ВАЖНЫЙ ВОПРОС? — удивленно спрашивает он.

— Секрет, — отвечаю я. Смотрю на него таинственным взглядом и улыбаюсь мрачной загадочной улыбкой.

— Кажется, я догадываюсь, — говорит Франк и таинственно улыбается мне в ответ.

Я молчу.

— Я, собственно, никогда не верил твоему списку, — говорит он. — Следовать списку — это еще полдела.

— Возможно, — отвечаю я. — Ты уже уходишь?

— Да, мой красивый и важный вопрос ждет меня внизу. И постепенно теряет терпение. Так что я закругляюсь.

Я гляжу вниз и вижу Сёс, которая нетерпеливо ходит взад-вперед. Да, ее терпение явно на исходе. Уж я-то ее знаю. Я машу Франку, и он несется вниз по лестнице. Наконец я вижу их вместе. И на этот раз между ними нет ни малейшего расстояния. Скорее, похоже, будто они приклеены друг к другу. Их руки общаются между собой на своем языке.

Теперь я могу не спеша обдумать свой вопрос.

Даже Клаудия не может проследить за ходом моей мысли.

Нет. Думаю, она все-таки может. Все ее поцелуи и объятия способны заставить даже самого удивленного и думающего генерала Любви выползти из своего сковывающего движения панциря и вернуться обратно в мир. И это правда, верьте мне, Братья & Сестры.

— Мне надо поговорить с тобой, — говорит мама. Все остальные уже вышли из-за стола. Папаша обернулся вокруг своей оси четырнадцать раз, а потом исчез. Сегодня у них премьера. И один раз папашу уже вырвало. Его всегда рвет перед премьерой.

— Пустяки, — говорит он. Хотя мы, несмотря ни на что, тревожимся за него. И ему это приятно.

— Взрослому утешения нужны не меньше, чем ребенку, — всегда говорит он.

Сёс уходит рано, остаемся только мы с мамой, когда она вдруг окликает меня.

— Садись! — это звучит как приказ.

— Ты хочешь сейчас поговорить со мной по душам? — спрашиваю я и вспоминаю те разы, когда мама или папаша пытались втолковать мне, как выглядит земной шар. Это всегда было что-нибудь, что я уже знал. И когда они понимали, что ничего нового мне не сообщили, то почти оскорблялись. Ведь они-то думали, что, так сказать, открыли Америку своему чаду.

— Едва ли это будет разговор по душам, — ехидно говорит мама. — И, наверное, он окажется для тебя не совсем приятным.

— Ясно. — Я застываю в ожидании. Начало не особенно обнадеживает.