Ирина Кирпичникова - Хрустальные тайны

Борис вышел на набережную.

Нева катила тяжёлые, как ртуть, воды с медленной величавостью. Ничто не стесняло её. Ничто не отражалось в её волнах. Она холодно светилась и сама оставляла быстрые мигающие блики на гранитных парапетах.

Мосты могучими крыльями пытались стянуть её расплывшиеся берега. Но река расталкивала каменные набережные, грозя подмять их под себя. И мосты уступали, беспомощно повиснув низко над самой водой.

Борис трогал руками чугунные решётки мостов и завидовал тому умельцу, который их выдумал. Большой, видно, мастер 6ыл!

Невольно его мысли возвратились к покинутому деревянному кругу. Он подумал: «Такие же узоры можно сделать и из хрустального стекла».

Сразу же Борис постарался отогнать от себя эти мысли. Зачем думать о том, от чего навсегда отказался? Решил же он, что выберет себе другую дорогу, другую профессию. Чем плохо, например, быть шофёром, который ведёт вон тот грузовик по улице. Или строителем, который соорудил эти красивые дворцы.

Впрочем, лучше всего, наверное, стать милиционером, как тот, который стоит на перекрёстке в нарядной белой гимнастёрке, в белом шлеме и перчатках.

* * *

У солдата время расписано по минутам: тренировки, маршировки, стрельба, учение. В часы увольнений Борис брал тетрадку с карандашом и уходил бродить по городу.

Бесконечно шагал по прямым, как стрелы, улицам, по широким, как поля, площадям. Он любовался их неяркой северной красотой, каждым каменным завитком на фасаде, каждым чугунным изгибом на ограде. Не просто любовался, а старался запомнить, зарисовать на бумаге, как будто чувствовал, что всё увиденное ему пригодится.

Но в этом он не хотел себе признаться, и когда солдаты спрашивали его: «Что будешь делать, Ярёмин, когда окончишь службу?» — Борис упрямо отвечал: «Буду милиционером».

Когда закончилась служба в армии, он пошёл в отделение милиции и попросился на работу.

Ему выдали белую гимнастёрку, белый шлем и белые перчатки. В этой форме Борис выглядел настоящим молодцом. Ходил по городу, наблюдал за порядком. Нравилась ему новая должность.

Но всё чаще начали одолевать Бориса какие-то сомнения. Поделился он своими думками с приятелем.

— Не пойму я тебя, Ярёмин, — сказал тот. — Служба у тебя идёт хорошо. Все тобою довольны. Чего тебе ещё надо? Какую себе дорогу ты ищешь?

— Не знаю, — ответил Борис. — Тянет меня куда-то...

Однажды в выходной день отправился Борис на улицу Халтурина. Остановился у парадного подъезда, над входом которого висела табличка: «Государственный Эрмитаж». Здесь, как говорила пестровская учительница, должны храниться изделия муранских мастеров.

Стекло Венецианской республики всё уместилось в небольшом светлом зале с белыми шёлковыми шторами. Экспонатов оказалось не так уж много. Рюмки с подставками в форме птиц, рыб и змей, плоское блюдо, изящный графин и несколько пышных кубков. Все они стояли в стеклянных шкафах с плотно закрытыми дверцами.

Экскурсовод объяснил Борису, что в музее очень редко выставляют эту небольшую коллекцию напоказ. Ее хранят в особых шкафах, где постоянны температура и влажность воздуха, куда проникают только рассеянные солнечные лучи.

— Все эти вещи уникальные. Больше нигде их не встретишь. Стоят они целое состояние.

Борис подошёл ближе к шкафам.

Сначала он обратил внимание на высокий стройный кубок. Сделан был кубок из прозрачного тонкого стекла — тоньше мыльного пузыря. Чаша совсем простая, зато подставка вся замысловато перевита жгутами. Кубок закрывался нарядной крышкой с маленькой хрупкой птичкой на верхушке.

Борис никак не мог представить, как успел тот далёкий забытый мастер вылепить на кубке столько украшений за короткое время, пока стекло остывало.

Другой муранский сосуд напоминал сказочный цветок. Совсем как живые были у этого цветка и листья, и лепестки, и тычинки.

А цветную чашу из гладкого и чистого стекла муранский художник разрисовал эмалью и золотом. Чтобы краски не стёрлись, покрыл рисунок стеклянной плёнкой.

Но вот Борис увидел то, ради чего пришёл в Эрмитаж — свитое из матовых ниточек стеклянное кружево. Из него сделаны плоское блюдо и графин.

Кружево было настолько нежным, что казалось, дунешь — и оно улетит, как пушинка.

Борис присмотрелся к узору. Нити тянулись волнистой дорожкой, связывались в пушистые узелки. В середине каждого узелка виднелся крохотный воздушный пузырёк, от этого весь узор становился совсем невесомым.

— Кто выдул их? — спросил он у экскурсовода.

— Имя мастера неизвестно. Удалось установить лишь «возраст» изделий: им сейчас, примерно, шестьсот лет.

«Значит, их мог выдуть и Никко Бикконио, — подумал Борис. — А что, если их вправду сделал тот талантливый муранский мальчик, о котором сложили легенду?»

Борис попробовал представить, как это было.

Маленький курчавый мальчик с трудом поднимает длинную трубку к губам. (Трубка и та была, наверное, больше Никко.) Его обожжённые пальцы быстро пробегают по металлу. Он с натугой дует в трубку. Щёки краснеют, от жара лоб покрывается испариной...

Нестерпимо потянуло Бориса в родную Пестровку к знакомому деревянному кругу и к жаркому огню печи. Вспомнил он, какая его трубка лёгкая да сподручная, как радостно было вертеть её в руках. Даже теплоту нагретого металла в ладонях ощутил.

Вернулся Борис домой и написал письмо:

«Дорогой дядька Михайла Сергеевич! Прости меня, дурака. Ты оказался прав. Быть стеклодувом на роду у меня написано. Хочу возвратиться в твою бригаду, если позволишь.

Кланяется тебе твой племянник Борис».

Поезда в Пестровку не ходили. Когда проводили в здешних местах железную дорогу, помещик дал большую взятку чиновникам, чтобы те отодвинули железнодорожное полотно от его владений подальше.

«От железной дороги мужик только дуреет, — говорил он. — У него появляется непоседливый зуд. Простому человеку путешествовать вредно: дела свои забросит да чужих мыслей наберётся».

Вот и осталось село Пестровка отрезанным от всего белого света. Единственный гудок, который здесь можно было услышать, издавал маленький, почти игрушечный паровозик, привозивший по узкоколейке из леса дрова для стекловарочных печей.

Борис возвращался в родное село на подводе. Стояла уже глубокая осень. Морозец ледком сковал дорогу. Над пустыми полями стелился густой туман. С берёз неслышно слетали багряные и жёлтые листья. Треугольными стайками в небе плыли журавли. Моросил мелкий унылый дождь.

Возница — из местных мальчишек — сидел нахохлившись на облучке и рассказывал местные новости.

Старой прокопчённой гуты уже нет. На её месте построили большой завод с каменными цехами.