А. Ампелонов - Всего один голос

Антон Лобов застыл на пороге учительской. Все тут было привычно, знакомо по прошлому году, когда он был старостой. Два низких кресла, старый шкаф с пылящимся на нем глобусом, тумбочка с ячейками для журналов.

В мягком кресле возле окна сидела Марина, старшая вожатая. Она что-то объясняла Елене Петровне, та отвечала, не отрывая ручки от бумаги.

— Марина, мне кажется, вы же сами внушали мне: класс — это одно, а отряд — совсем другое... Разве я не правильно передаю ваши слова?

— Все правильно, но без поддержки...

— Они в моей поддержке не нуждаются.— Елена Петровна заметила, наконец, стоящего на пороге Антона.

— Вот председатель. Он у нас активный— пусть работает.

— Подойди ближе, садись.— Марина жестом поманила Антона.

Когда Антона вдруг избрали председателем совета отряда, на клумбе в школьном дворе еще цвели белые астры, последние осенние цветы, а теперь на земле уже лежал снег. Время шло, а Елена Петровна словно забыла о нем, об отряде. Шнырова, прежнего председателя, она опекала каждую минуту, вмешивалась, если сомневалась, что ребята пойдут за Шныриком на смотр строя и песни или собирать металлолом.

Антон горько жалел теперь, что не отказался. Пусть бы председателем избрали если не Шнырика, то, скажем, Клячкину. Училась она лучше всех, на уроках сидела не шелохнувшись и смотрела на учителя преданными, как у таксы, глазами.

— Антон,—ласково заговорила Марина,— я очень прошу тебя сдать мне план работы отряда. Наметь с ребятами дела. Придумайте что-нибудь новое, чего нет у других.

— Ну что тут можно придумать? — Елена Петровна, махнув рукой, снова погрузилась в журнал.

— А можно записать строительство хоккейной площадки? Мы хотим выставить команду на «Золотую шайбу». Площадку сделаем на школьном дворе.

— Как на школьном дворе?—удивилась Елена Петровна.

— Возле стадиона. Где яма для прыжков— она же зимой никому не нужна.

— Мысль интересная, только надо поговорить с директором, с Анной Зиновьевной.— Марина вопросительно взглянула на Антона, потом на Елену Петровну.

— Ну, этим пусть занимается физрук.

— Почему физрук? «Золотая шайба» — это пионерское дело.

— Маниловщина.— Классная махнула рукой.— Чем воздушные замки строить, лучше бы занялся отрядным уголком. Как в прошлом году Мишку олимпийского выпилили, так и висит.

— Но Бусла же нарисовал нейтронную бомбу...

— Хорошо, не будем спорить. А дежурства?! Что сегодня произошло? Поначалу мне казалось, что Вишняков справляется. Мальчик вежливый, аккуратный. А что случилось с сочинением? Я думала, что они с Буслаевым дружат. Сколько раз видела, как из школы вместе идут.

— Бусла, он такой...

— Какой такой?

— Всегда говорит, что думает.

— Сомнительное достоинство.

— Значит, надо врать? Если он не верит, что Вадик сможет... Летчиком может быть не каждый.

— Так зачем непременно вслух? Человек вырастет, возмужает...

— Ну вы же несправедливо поставили Бусле двойку. Он обиделся.

— У тебя странное представление о справедливости. Уверяю, Буслаев просто играет в искренность. Лишь бы вас повеселить, сорвать урок, обратить серьезное дело в хохму.

— Вам кажется, потому что вы его не любите.

— Ты хочешь сказать, что я пристрастна, несправедлива? — Елена Петровна ахнула от гнева.

Антон запнулся, чувствуя, что совершает глупость, но замолчать уже не мог.

Неслышно ступая по заснеженной дорожке, Антон подошел к яме для прыжков, вскинул голову, отыскивая взглядом пологий скат школьной крыши. Если залить каток здесь, у ямы, он всегда будет освещен — свет отбрасывают большие окна спортзала. А потом можно установить на крыше прожектор...

Но поддержат ли его ребята?

Бусла вот считает, что глупо строить площадку в школе: в любом дворе и легче и надежней. В отряд никто не верит. Ребята привыкли, что все решает Елена Петровна, ну а коли она отказалась поговорить с директором...

Может, Елену Петровну раздражало, что две командирские нашивки вопреки ее воле достались Антону? И она устранилась, чтобы доказать Марине: без классного руководителя отряд ни жить, ни управляться не сможет?

Но отряд жил, хотя, едва выскочив из школы, и Бусла, и Гришаев, и Карандаш прятали галстуки в карманы, будто стыдились показаться прохожим маленькими.

И в самом деле, за лето все в классе изменилось. Девчонки вытянулись и похорошели. Многие мальчишки отпустили волосы, стали мыть их шампунем, стричься не под полубокс, как прежде, а за рубль или два, у настоящих мастеров. На переменах они теперь не меньше девчонок вертелись перед зеркалом, вели разговоры про джинсы и модные рубашки.

Антон понимал, что за лето изменился и он сам. По утрам, войдя в вестибюль школы, бросал в зеркало быстрый, незаметный для окружающих взгляд и сразу отводил глаза. В этом году все ему не нравилось: и сердитые, чуть выпученные глаза, и прыщики, то и дело возникавшие на носу, и тяжелые, грубые руки.

— Эй, председатель!

Антон оглянулся. Вдоль низкого бетонного заборчика, отделявшего школьный двор от остального мира, широко расставляя длинные ноги в новеньких белых кроссовках, вышагивал Бусла. Рядом семенил, едва доставая макушкой до плеча, Вишняков, непонятно оживленный, будто уже позабывший, как Бусла смеялся в классе над его сочинением.

— Ты что, место для площадки выбираешь?— заметил Бусла.

— Да нет, просто так...

Вот так, на ходу решать, где лучше поставить коробочку, Антону не хотелось.

— Лучше поставить за котельной. Только надо быстрей, пока щиты не увезли.

— Щиты?

— Возле гаража их навалом. У строителей это был забор.

— Может, пойдем посмотрим?—Антон с надеждой взглянул в сторону шоссе: школьный двор от гаража отделяла всего лишь сотня метров.

— Не лезь, куда не следует! —Елисеева проворно вскочила с кресла и шлепнула Шныри-ка по руке. До чего же он любопытный, этот Шныров! Мало, что высмотрел все на трюмо, потрогал пилочки для ногтей, коробочку с пудрой, понюхал флакон с духами—теперь еще полез в ящики. Зачем она только его пустила в свою квартиру? Поболтать с ним интересно, но кто мог подумать, что он такой нахал?

— А я не лезу, не лезу.— Шнырик покорно отскочил в сторону.— Я просто за ручку подержался, ручка красивая, у Вишнякова на шкафах точно такие.

— Ты что, с ним дружишь? Ты же над ним смеялся.

— Когда?

— Когда сочинение читали.

— А-а,—по лицу Шнырика скользнуло уныние,—пусть не врет. Какой из него летчик, если он на кладбище вечером боится? Мы его сколько раз с Буслой звали—не идет. А тебе что, Вадик нравится?

— С чего ты взял? Для меня все одинаковы.

— А я думал, Акила...

— Зря думал.— Елисеева встала и поправила штору, она боялась, как бы Шнырик не заметил румянца, вспыхнувшего у нее на одной, как обычно, щеке. Акила ей и в самом деле в прошлом нравился. Оттого, что вызывал сочувствие, нуждался в помощи, совете. Но потом, когда попыталась сделать к нему маленький шажок, показался замкнутым, скучным. Теперь же, когда связался с Карандашом, и вовсе был безразличен. Зато вчера, когда читали сочинение, вдруг понравился Вишняков, такой ранимый, беззащитный. Уронив голову на парту, он ужасно переживал. Разве можно такое сочинение читать вслух? Мечты не предназначены для чужих ушей, они рушатся, исчезают в один миг, точно проткнутый солнечный мыльный пузырь. Подумаешь—человек испугался темноты, кладбища — этого боится всякий, только не подает вида.