Николай Мамин - Знамя девятого полка

Иван засмеялся за дверью, Елка не смеялась совсем – так ей хотелось счастья в этот ласковый июньский полдень.

А улица Красных Зорь, прямая и стремительная, как стрела, звучала голосами детей и нарастающим воем автомобильных сирен.

…Постукивают колеса стареньких вагонов, везущих Девятый сводный полк морской пехоты на фронт. Матово поблескивают в полутьме стволы винтовок, стертые буквы корабельных названий на ленточках. Где-то далеко глухо вздыхает артиллерия. Пахнет кожей и волглой шинелью. Война!..

Падали срезанные пулями молодые ветки берез.

Минутная тишина была тугой и звонкой, точно кожа на барабане. Под самыми окнами только что отстучал долгой очередью станковый пулемет. Бой шел, не утихая, пятый день.

В угловой комнате кирпичного домика над целым выводком полевых телефонов на полу на корточках сидели двое во флотском: вислоусый меднолицый полковник – командир Девятого сводного и капитан-лейтенант Шмелев– бывший командир миноносца «Мятежный», очень бледный, уже не молодой офицер с перевязанной свежим бинтом головой.

Второй пулемет, обшарпанный зеленый «максим», стоял в дверях. Над ним возились двое в бескозырках – горбоносый, словно обугленный грузин и белокурый усатый старшина со штатным знаком комендора на рукаве. Замок пулемета был разобран, что-то в нем не ладилось, и матросы шепотком поминали родню Гитлера до седьмого колена.

Окровавленный, понесший большие потери, полк ожесточенно оборонялся. А немцы все лезли и лезли.

Судорожно стиснув телефонную трубку, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не хватить ею об пол, в голос кричал Иван Корнев:

– «Ястреб»! «Ястреб»!.. Тре-е-е-тий батальон! Отходи на высотку! – Иван дул в трубку, точно в тарелку горячего борща, голос его звучал напряженно и зло. – «Ястреб», слушаешь? «Ворон» приказывает отходить на высотку… Ух, заездил, глухарь… Трубка хрипела, тонкое горло телефона все время перехватывало.

Из соседней комнаты в безукоризненно заправленной под ремень гимнастерке, в начищенных сапогах вышел молодой армейский капитан.

– На опушку прорвались легкие танки противника. Четыре машины идут прямо на КП,– ровным тоном штабного доклада сказал он.

– Этого надо было ожидать,– сердито отозвался командир полка.– Силов, что там с замком?

– Замок в порядке, товарищ полковник. Джалагания, бронебойные…– договорить усатый старшина не успел: рама крайнего окна влетела в комнату вместе со стеклами и распахнувшейся форточкой.

Первая немецкая танкетка вырвалась на улицу поселка. Она успела дать только одну очередь из крупнокалиберного пулемета, как ее подорвали гранатой матросы комендантского взвода.

Но за первой машиной, поплевывая синими огоньками пулеметных стволов, мчались еще три, а за ними из березняка густо хлынули серо-зеленые фигурки неприятельской пехоты.

– Знамя! – отчаянно выкрикнул полковник, и Иван увидел, как капитан-лейтенант Шмелев, опрокидывая бесполезные теперь телефоны, бросился к прислоненному к стене древку полкового знамени и сорвал с него кожаный чехол.

Мир будто раздваивался: где-то под самыми окнами обрушивался цепной лязг гусениц, ревели перегретые моторы, и капитан-лейтенант, перекосив бледное лицо с запавшими глазами, срывал с полированного древка тонкий шелк, а в открытую дверь было видно такую спокойную в это утро зеленую болотистую пойму, по которой вряд ли могли пройти даже самые легкие танки.

– Пулемет на подоконник! – отчетливо сказал командир полка, и его медное тонконосое лицо с запорожскими усами побледнело.

Иван кинулся помогать полковнику, и «станкач» показался ему совсем легким. Ах, как они сейчас врежут бронебойными по бензобакам этих ползучих гадов!

– Капитан-лейтенант, прячьте знамя на себе!.. Берите Корнева, Силова, Джалаганию и… – командир полка махнул рукой в сторону зеленого луга за открытой дверью и, оттолкнув Ивана, один поднял пулемет на подоконник.

– Бегом, капитан-лейтенант! Мы с начальником штаба прикроем…

«Максим» ударил так оглушительно и плотно, что лязг танковых гусениц вдруг точно отнесло далеко в сторону.

Начальник штаба, сразу потеряв всю свою вылощенную парадность, волоком тащил к окну цинковую коробку с патронными лентами. Опять стало слышно ревущую моторами улицу.

Полковник, не отрывая пальцев от затыльников на миг замолчавшего пулемета, повернул к Шмелеву свое худое яростное лицо. Крупные капли пота обметали его загорелый лоб.

– Шмелев, черт возьми! – резко прикрикнул командир полка.– Что вы там возитесь? Неужели не ясно? Вы и трое матросов выносите знамя. Оно должно быть спасено. Пехоту мы отсечем. Сейчас же уходите. Приказываю. Уходите в лес!

Опять плотным сплошным грохотом ударил пулемет – словно где-то рядом пустили с брашпиля тяжелую якорную цепь. Кисло пахнуло бездымным порохом и едкой бензиновой гарью из-за окна – там, гудя и слепо тычась в поваленные заборы, кружилась охваченная чадным пламенем вторая подбитая танкетка.

Шмелев вчетверо сложил тонкий шелк, сунул его за пазуху и взял из угла первую подвернувшуюся под руку винтовку.

– За мной марш!

Но голос его сорвался. И, шепотом ругаясь, так, как уже давно не ругаются в советском флоте, протягивая руку вперед, словно ослепнув, капитан-лейтенант первым вышел из дома.

Матросы, не оглядываясь, побежали за ним.

За их плечами в промежутках между пулеметными очередями доносился глуховатый страстный голос:

– Цинки подтаскивайте сюда. Капитан, пошевеливайтесь! Ленту, быстро! Поднимаются немцы…

А пойма за огородами поросла иван-чаем и белыми облачками кашки, и гуси, словно продолговатые фарфоровые бусы, были нанизаны на ее дальнем краю. Война еще не коснулась этой ярко-изумрудной низинки. По самой ее середине проходили жиденькие, потемневшие от сырости мостки, узкая тропка в жизнь для четверых, предопределенная им стариком-полковником.

Шли, не оглядываясь, быстро. Только поскрипывали мостки.

Где-то за поселком, у горба высотки, по пояс закрытой кустами верб, все учащеннее и ближе хлопали выстрелы и урчали танковые моторы.

Вдруг стертые расстоянием человеческие голоса вмешались в железную разноголосицу боя.

– За Родину… город Ленина-а… ррр-а! – поднялось над высоткой и сникло, захлебнувшись в скороговорке заторопившихся пулеметов, в лязге танковых гусениц, в глухих взрывах ручных гранат.

– Андрей Федорович третий батальон в контратаку поднимает. Догорает полк… А мы уходим! – отчаянно вскрикнул Иван Корнев.

– Нэ играй на нэрвах. Пры чем мы? Служба, – хмуро огрызнулся Джалагания, сзади наступая на пятки Ивана.– Иди, пожалюйста, скорей. Приказано жить – живем. Прикажут умирать – умирать будем.