Анна Саксе - Сказки о цветах

— Как ты думаешь, не пришел ли последний срок выдать замуж нашу сестру за оградой? — снова обратилась Чайная роза к розе Офелии.

— Ты права, — согласилась та. — Именно — последний срок. Уже веет дыхание осени. Теперь-то у Дикой розы поубавится спеси, и она согласится взять мужа попроще. Я пошлю к ней Навозного Жука.

Навозный Жук подполз к Дикой розе и, опершись на задние лапки, развязно махнул ей рожками:

— Здорово, землячка! Скажу коротко и ясно: я беру тебя в жены.

Дикая роза выставила ему навстречу свой самый острый шип. Задыхаясь от гнева, она воскликнула:

— Господин Навозный Жук! Вашей грубости нет границ. Я невеста Утреннего ветра, а вы осмелились ко мне приблизиться.

.— Слыхал, слыхал про твои шашни с этим бездельником. Но я на это закрываю глаза. Пусть воробьи болтают, коли охота.

— А вот я слыхала, что вы умеете только рыться в навозе. Вам недоступно благородство души!

— Что верно, то верно. Я роюсь в навозе, — весело откликнулся Навозный Жук. — Могу и твоим корешкам подкинуть щепотку-другую. Долго, думаешь, проживут твои благородные цветики без навоза? Ну как — по рукам?

Но Дикая роза уколола шипом протянутую к ней лапку Навозного Жука. Бормоча проклятия, понятные только ему и прочим жукам и букашкам, золотисто-зеленый Навозный Жук медленно перебрался через дорогу.

Осень… Осень… Пеночка, Камышовка и Соловей давно улетели в теплые края. Синицы и Воробьи часто совещаются о том, как лучше перезимовать. Чайные розы и розы Офелии садовник надежно защищает деревянными крышами и готовит им теплый ковер из листьев.

— О господи, это мой последний цветок, — со вздохом сказала Дикая роза как-то утром. — Хоть бы Утренний ветер вернулся, пока цветок не увял. Впрочем, он будет любить меня и без цветков, потому что он был первым и единственным, кто разглядел мою душу, мою глубокую чистую душу. Как красиво он тогда об этом сказал.

Земля застыла, но небо скупилось дать ей снежное покрывало и не спешило укутать ее, как в прежние годы. Дикая роза больше не могла бороться со стужей. За лето она истощила все свои силы, раскрывая цветок за цветком и тоскуя по ласкам Утреннего ветра. Глубокое безразличие охватило ее от корней до кончиков самых тонких веточек. Ей уже ничего не было жаль — ни любви, ни красоты, ни благородства души, и поэтому она даже не застонала, когда подошла Смерть и скосила ее своей косой.

Безжалостная, бесчувственная Смерть! Почему ты не пошла другой тропой, почему не выбрала другой жертвы? Вон сухой репейник дрожит на ветру, вон с шелестом клонится серая мятлица — разве ты не могла сперва скосить их? Теперь ты сама съёжилась и дрожишь, как преступница, потому что по вершинам деревьев с унылым шумом мчится Утренний ветер. Он постарел, поседел, или то снег искрится в его волосах и всклокоченной бороде? А теперь он заговорил, — ты слышишь, какая тоска звучит в его хриплом голосе?

— Нежная Дикая роза, — глухо стонет он. — Ты одна любила меня по-настоящему. Позволь мне, недостойному, целовать землю, на которой ты выросла. Если ты можешь простить меня, то махни самой маленькой твоей веточкой. И если ты меня простишь, я буду лежать у твоих ног до весны и ждать, пока ты вновь расцветешь, милая моя, верная Дикая роза.

Но Дикая роза уже не могла его простить.

Однажды жил на свете несчастный Горбун. Он был совсем одинок — мать и отца он даже не помнил, братьев и сестер у него не было. Никто никогда не называл его другом, а его губы тоже ни разу не произносили этого слова. Про любовь он читал лишь в книжках и знал, что она ласкает сердце, как легкое дуновение, или жжет его, как пламя, что она может вознести человека на небеса и низвергнуть в ад.

Одинокий человек был уверен, что ни легкое дуновенье, ни пламенный жар никогда не коснутся его больного, бьющегося с перебоями сердца. Горбун был до того безобразен, что его пробирала дрожь, когда ему случалось глянуть в зеркало.

И кто полюбит такого, когда на свете есть столько красивых и ловких юношей? Да и сам он, с таким сердцем, мог разве полюбить женщину? Нет, сердце его могло только желчно ненавидеть и завидовать, и одни лишь проклятия срывались с губ Горбуна. Узенькие глазки не замечали ни нежного багрянца восходящего солнца, ни зеленоватого отблеска месяца, они всегда смотрели вниз и видели лишь грязные лужи и дорожные ухабы. Его острый нос не улавливал опьяняющих ароматов цветов, зато еще издали чуял запах падали и плесени. И неудивительно, что весь мир стал со временем казаться ему гадким, грязным и вонючим, и сознание этого доставляло ему злую радость, ибо в таком мире он сам уже не казался себе исключением.

Но однажды — совершенно случайно — он увидел принцессу Розу, вышедшую на прогулку в парк.

Люди обнажали перед ней головы и останавливались, только один он в растерянности моргал глазами, не в силах осознать, что на свете существует такая красота. Розовые щеки, карие глаза, алые губы и затянутый в зеленое платье стан принцессы были так полны жизни и юной свежести, что каждый, увидев ее, словно скидывал с плеч бремя лет.

Многие старцы проделывали далекий и трудный путь, чтобы хоть раз взглянуть на принцессу Розу и помолодевшими вернуться домой. Роза всем ласково улыбалась, отвечая на приветствия. Только один человек не приветствовал ее, даже шапки не снял: тщедушный, уродливый Горбун стоял на краю дорожки и, морщась, глазел на триумфальное шествие принцессы. Для Розы это было так странно и необычно, что она остановилась и глубоко заглянула в злые глаза Горбуна. До чего одиноким и жалким казался этот мрачный человек! Розе стало бесконечно жаль его, и она одарила его своей самой теплой улыбкой.

Всего лишь один миг, но как он преобразил жизнь Горбуна! Теперь его глаза смотрели вверх, и он видел, как пышно цветут кусты белой и лиловой сирени, какие алые цветы распустил боярышник и как прекрасны деревья, когда в их листве играют солнечные зайчики. Легкие дуновения обдавали его лицо, и какие чудесные запахи они приносили с собой! А тут же, на краю дороги, росли фиалки. И откуда только эти маленькие цветочки брали силу, чтобы так радовать прохожих? Весельем веяло от солнечных зайчиков, игравших в вершинах деревьев, от ветра, шелестевшего листвой липы, от песен птиц и детского лепета.

Горбун стоял растерянный и не мог понять — почему так изменились его зрение и слух, почему он стал чувствовать красоту мира.

— Кого спросить об этом? — задал он себе вопрос.

— Меня спроси! — отвечало сердце.

— Ах ты, несчастное, всегда мрачное, как ночь, что ты можешь мне ответить, — обругал Горбун свое сердце.