Сергей Иванов - На пасеке

— Ты чего, Тань? Не пойму…

Я стал приглядываться: странно как-то она бегает и зачем-то подолом платья трясёт. Ах ты господи! Она же пчелиный танец исполняет — вчера маминых рассказов наслушалась. Ну, попробуем разгадать.

Бегает крест-накрест. Это, стало быть, восьмёрка… Понял! Подолом трясёт — тоже понял: восьмёрка плюс качание брюшком — значит, далеко. А вот направление я никак не разберу. Солнце у неё окно — это я догадался, но куда лететь-то… то есть идти? И зачем?

— Тань, не пойму никак.

Тогда она быстренько вылетела из комнаты, вернулась, покружила над моей кроватью и вдруг выплеснула на меня кружку воды.

— Танька!..

— Эх ты! Меня мама отпускает купаться с утра! Пойдёшь?!

Когда пишешь книжку о взрослых, то в конце можно сказать: «Они поженились, жили долго и счастливо и умерли в один день». Когда пишешь о ребятах, то хорошо кончить тем, как они выпутались из опасного приключения и стали кто умней, кто смелей, кто честней.

А когда пишешь повесть о пчёлах, то ничем таким кончить невозможно. Вышла из ячеи, весь век свой недолгий трудилась, потом тихо умерла, убравшись из родного улья. А то и погибла в клюве какой-нибудь птицы, или пропала под июльским ливнем.

На пасеку я снова выбрался только в октябре. Осень выдалась ранняя, золотая. По утрам трава лежала седая от мороза. И когда выходило низкое солнце, над полями полз, извиваясь и серебрясь, редкий пар. Я ехал на велосипеде и радовался погоде и раннему утру.

Кругом стало теперь ещё просторней. Там, где высились овсы и поля хлеба, теперь осталось одно жёлтое жнивьё. И гречиха давно уж была скошена, обмолочена. Не осталось и цветов — откуда взяться им осенью. Только деревья щедро желтели и краснели мне навстречу.

И пчёл я тоже, конечно, не видал ни одной. В пустых осенних полях им не найти корма. Они сейчас в своих ульях всё так же спокойно и непрерывно, будто ничего не случилось, готовятся к зиме. Гонят прочь последних трутней, шпаклюют стены дома своего клеем-прополисом.

А всё ж грустно природе без пчёл. Слишком тихо и молчаливо.

Я приехал на пасеку — ульи были убраны, дом заперт. На клоке бумаги, приколотой к дверям, Саниной весёлой рукой было написано: «Нахожусь в техникуме, буду вечером или завтра». Ну вот и всё. В гольяновских дворах, в одиноком и пустынном этом месте, вольно перекрикивались птицы, собиравшиеся на юг. Я постоял минуту и поехал в город.

День был воскресный. Оставив велосипед свой у Лены с Володей и прихватив Татьянку, я отправился на базар. Он оказался в этой местности хоть и невелик, а боек.

Да и было чем торговать. Яблоки чуть не ста сортов, огурчики малосольные, кабачки, помидоры, сливы, груши-тонковетки. Ну и отдельно, конечно, медовый ряд.

Татьяну ничем этим было не удивить. Она уж приходила сюда сто раз. А я всё не мог налюбоваться, нанюхаться.

Горело спокойное осеннее солнце.

И здесь, может единственную на всём базаре, я увидел пчелу. Она присела на край кадушки с мёдом, попробовала, что за мёд, слетела, стала подниматься вверх над базаром, словно хотела узнать, всё ли здесь как следует, хорошо ли они поработали этим летом.

И, наверное, увидела, что хорошо. И улетела.

Прощай же! Доживи до будущей весны!