Сергей Иванов - На пасеке

Лето. В городе жарища. Идёшь по улице, как водолаз по реке расплавленного клея. Сейчас здесь автомобилям и то душно! И до чего ж хорошее это дело — взять вдруг да уехать куда-нибудь на волю. Спешит, скачет моя электричка. И с каждой минутой, с каждым километром за окном всё зеленей, всё просторней. Поля, поля, то вдруг лес нахлынет. Гонятся за нами, подпрыгивают одноногие столбы.

В тамбуре два дядьки — оба усатые и толстые, словно близнецы, курят близнецкие толстые папиросы. «Ох, — говорят, — в этих местах воздух на редкость. Живой кислород, кхе-кхе-кхе…»

Я приехал в небольшой городок. И он сразу понравился мне. Здесь трава дружила с асфальтом. Здесь ни одного нужного дома, ни магазина, ни почты, ни даже милиции невозможно было найти, потому что они все давным-давно пропали в диких дебрях вишенных садов.

Хорошо здесь было бы жить. Но путь мой лежал ещё дальше. Ведь я приехал сюда не так себе, а в командировку. И вот мне… НАДЛЕЖАЛО… ехать дальше.

Я вздохнул, погрузился в газик с мягким брезентовым потолком и со старенькими сиденьями, из которых торчали ватные уши… Поехали!

Скоро асфальт кончился, и автомобиль наш, осторожно пробуя круглыми ногами дорогу, сошёл на просёлок. Однако скоро освоился и побежал тем же самым бегом, что и прежде. Меня стало потряхивать и подбрасывать с каждой минутой всё крепче. Тут я понял, зачем у газиков брезентовые потолки.

Но привыкнуть, оказывается, можно ко всему. Даже к тому, что ты стал футбольным мячом. Привык и я. Смотрел в окно, зевал. Только на ухабах иногда щёлкал зубами.

За окном была настоящая благодать. Дорога вилась по самому краю леса. Так что в одном окне у меня без конца мелькали ёлки-берёзки, ёлки-берёзки. В это время в другом окне широко распласталось поле овса. Он уже колосился, был изумрудно-белый, как посеребрённый. Я в жизни не видел столько овса и сразу подумал, что, наверное, в этих краях коням живётся очень неплохо!

Вдруг после этой изумрудной зелени пошла зелень совершенно жёлтого отлива. Это была пшеница. Она стояла густою стеной. Лишь в некоторых местах остались вмятины после вчерашнего дождя и ветра.

День был влажный, солнце просвечивало сквозь серые, но высокие облака. И я прямо чувствовал, как всё кругом растёт: лес, трава, пшеничное поле и поле овсяное…

Уже по заглавию книжки вы поняли, что я обязательно должен был приехать сюда. И вот приехал.

Пушистый фиолетовый ковёр, длинные ряды разноцветных ящиков на палочных ногах. Это и есть пасека, стоящая среди густых клеверов.

С одного боку её обступали высокие липы, с другого боку и сзади — березняк. Да ещё по всей пасеке рассажены были яблони. Ну что за место, лучше не придумаешь!

Каменный одноэтажный дом смотрел на пасеку тремя большими окнами и множеством мелких окошек застеклённой терраски. Здесь жили пасечники? Да, наверное.

Интересно, какие они? Мне представился дед в холщовой рубахе, в соломенной обвислой шляпе, с улыбкой сквозь густую бороду… Но ведь это всё было когда-то — такие деды, — а теперь небось…

Из-за дома вышел человек — в штанах, которые зовут джинсами, босой, по пояс голый. Причём шёл он не на ногах, а на руках. Не очень, сказать, быстро, но и не очень медленно — средним таким шагом.

Человек подошёл ко мне почти вплотную. Я уж решил: может, надо с ним поздороваться за пятку? Но здесь он увидел чужие ботинки и живо стал на ноги.

— А! Это вы должны были к нам приехать? — Он протянул мне руку, которую предварительно отряхнул об штаны: — А я буду пасечник. Саня.

Был он плечистый, стройный, и мускулам его позавидовал бы иной олимпийский чемпион.

Саня окончил ПТУ, и вот теперь пожалуйста — двести ульев у него под рукой. Я от сердца пожалел, что в моё время таких ПТУ не было.

Как и положено, пасека стояла на краю деревни. Красивая здесь была местность: круглые, покрытые цветами холмы, и на холмах этих домики — словно на островах.

Саня начал всё чистить и блистить на пасеке: сегодня должны были приехать научные работники — Санино, можно сказать, начальство. А меня он попросил сходить за водой. Предупредил:

— Только вы не обижайтесь. У меня времени в обрез.

А что мне было обижаться, посудите сами: для городского человека взять ведёрко да сходить на колодец — это же одно удовольствие!

Я оглянулся кругом. Колодца на пасеке видно что-то не было. Ну и ничего, пойду в деревню. Там-то уж обязательно…

И пошёл, опасливо косясь на ряды ульев, стоящие меж яблонь. Туда, как учёные пули, как маленькие самолёты, мчались со всех сторон пчёлы. Воздух над пасекой так и клубится гудящим пчелиным дымом.

Пасека стояла на холме. Вниз от неё вилась рыжая дорога. Стояла стеной трава, вся в разноцветных брызгах цветов.

Внизу, меж холмами, я увидел колодец — такие зовут журавлями. Он высоко тянул деревянную шею, словно принюхивался к редким облакам.

Журавль был именно такой, о каких любят писать в книжках. Пока я опускал бадью в колодец, он радостно скрипел, будто знал, что это мне понравится. Внизу в колодце лежала тёмная вода. По ней, словно битая льдина, плавал кусок живого неба.

Я вытащил бадью, до краёв полную воды. Журавль старательно помогал мне. Бадья была чудесная, с бородою зелёной чистейшей тины по дну.

Я перелил воду к себе в ведро, напился, выплеснул остатки воды в траву… Тишина, теплынь. И ни души.

Я впервые подумал о том, что не встретил здесь ни одного человека. Только Саня на пасеке, и всё… Может, работают люди? Я оглянулся кругом. Море травостоя, пчелиный гуд, вдали на последнем холме синеет лес… Никого!

И тропинка от пасечной дороги к журавлю заросшая, нехоженая. А вот и ещё одна такая же. Трава и цветы перегнулись через неё, здороваются, обнимаются друг с другом, кое-где и вовсе переплелись — не видно тропинки…

Я поднимаюсь на холм. Он ближайший сосед того, на котором стоит пасека. Передо мною — дом, бревенчатый, крепкий, выкрашенный тёмно-красной краской, словно закопчённый огнём. Такой ещё лет пятьдесят простоит, не охнет. В окнах, между рамами, белоснежным пышным валиком лежит вата, усыпанная вырезанными из серебряной бумаги звёздами. А поверху коричнево-красные рябиновые кисти. И странно мне и грустно глядеть в самый разгар июня на эти прошлогодние приготовления к зиме. Дверь забита наискось доской, как зачёркнута.

В отдалении ещё один дом. И тоже заколоченный. И кругом нетронутое цветочное поле — колокольчики, ромашки выше колен… Деревня Гольяново — красиво, да грустно.

Вечером Саня мне рассказал… Тут прежде была ферма, паслось стадо коров. На лесных полянах здесь полно земляники. Молоко получалось исключительное: густое, жёлтое и пахло земляникой. А потом несколько ферм соединили, перевели в большое село. Ушло стадо, и люди уехали. Где-то в другом месте поставили новые дома и посадили огороды. А Гольяново осталось их ждать.