Юрий Коваль - Воробьиное озеро (авторский сборник)

— Думай, милая, — сказала Орехьевна. — Тебе надо думать. Вас, лошадей, немного на свете осталось.

И лошадка думала. Глаза у неё были влажные, серьёзные. Долго так стояла она, а потом махнула хвостом и поскакала в поле. За бабочками гоняться.

Иногда бывает — загрустишь чего-то, запечалишься. Сидишь вялый и скучный — ничего не видишь, идёшь по лесу и, как глухой, — ничего не слышишь.

И вот однажды — а дело было раннею зимой — вялый и скучный, грустный и печальный, шёл я по лесу.

«Всё плохо, — думал я. — Жизнь моя никуда не годится. Прямо и не знаю, что делать?»

— Клей! — услышал вдруг я.

— Чего ещё клеить?

— Клей! Клей! — кричал кто-то за ёлками. Вдруг я заметил под ёлкою снежный холмик.

Я сразу понял, что это муравейник под снегом, но в муравейнике зияли отчего-то чёрные дыры. Кто-то нарыл в нём нор!

Я подошёл поближе, наклонился, и тут из норы высунулся серый длинный нос, чёрные усики и красная шапка и снова раздался крик:

— Клей! Клей! Клей!

И, размахивая зелёными крыльями, вылетел из муравейника наружу Муравьиный царь.

От неожиданности я отпрянул, а царь Муравьиный полетел низом между деревьями и кричал:

— Клей! Клей! Клей!

«Тьфу ты пропасть! — думал я, вытирая пот со лба. — Клей, говорит. А чего клеить-то? Чего к чему приклеивать? Ну и жизнь».

Между тем Муравьиный царь отлетел недалеко, опустился на землю.

Тут был другой муравейник, в котором тоже чернели норы. Царь нырнул в нору и пропал в глубине муравейника.

Тут только я понял, кто такой Муравьиный царь. Это был Зелёный Дятел.

Не всякий видывал зелёного дятла, не в каждом лесу живут они. Но в том лесу, где много муравейников, обязательно встретишь зелёного дятла.

Муравьи — любимое блюдо зелёных дятлов. Зелёные дятлы очень любят муравьёв. А муравьи зелёных дятлов не любят, просто терпеть не могут.

«А мне-то как быть? — думал я. — Я люблю и тех и других. Как быть? Как в этом во всём разобраться?»

Я пошёл потихоньку домой, и вдогонку мне кричал Муравьиный царь:

— Клей! Клей! Клей!

— Ладно, ладно, — бормотал я в ответ. — Буду клеить! Буду! Короче — постараюсь.

Я стал раскладывать гнилушки на полу. Выложил созвездие Большой Медведицы.

— Правильно я сделал, что разбудил тебя? — волновался Николай.

В избушке они светились точно так же, как на улице. Они не освещали ничего, не грели, но хотелось смотреть и смотреть на них.

— Да вставай же ты, проснись!

Я проснулся.

— Выходи на улицу.

Я подумал: что-то случилось. Схватил со стены ружьё, сунул ноги в мокрые со вчерашнего дня сапоги и выскочил из избушки.

— Смотри, смотри, ты должен это увидеть.

Николай стоял под навесом у порога. Была промозглая и тихая глубокая ночь. Легчайший мелкий дождик шелестел в лиственницах.

— Видишь?

Я не видел и не понимал, куда надо смотреть.

— Не вижу, — сказал я.

— Прямо под ногами.

Я глянул под ноги и увидел слабые светящиеся звёздочки на земле. Так, бывает, светятся звёзды небесные через облачную пелену.

— Это гнилушки, — сказал Николай. — Видишь, они светятся…

От порога до костра тянулась светящаяся тропинка. Днём жгли мы гнилое бревно и, пока тащили его к костру, насыпали на землю трухи.

— Это гнилушки, — говорил Николай. — Они светятся. Ты должен это увидеть, поэтому я тебя и разбудил.

Мы стояли рядом и смотрели на землю, по которой был рассыпан спокойный и тихий, очень простой свет.

Скоро мы продрогли, собрали самые крупные светляки, унесли в избушку.

Орденские Ленты живут в берёзовых лесах. А я и не знал.

Но вот пошёл в березняк за подберёзовиками, и вдруг — стаями, стаями — стали взлетать передо мной Орденские Ленты.

Хотел было гоняться за ними, да не стал. Глупо это как-то, за Орденскими Лентами гоняться.

Орденские Ленты — ночные бабочки. Днём они прячутся в берёзах, а уж ночью свободно летают по всей земле.

Однажды ночью пришла к избушке Орденская Лента. Я увидел её через окно.

Открыл форточку и поставил свечку на подоконник, чтоб поближе её подманить. И она подманилась.

Плавными кругами, колеблясь и вздрагивая, подлетела она к избушке. Села на подоконник.

Она глядела на свечу, а я думал, что лучшего ордена на свете не может быть. Для моей избушки.

Белым-белы, говорят, были воды озера Киёво.

Даже и в безветренные дни шевелились и двигались они, и вдруг — белою волной — взмывали в небо.

Чайки-чайки — тысячи чаек — жили на озере Киёво. Отсюда разлетались по ближайшим рекам. Летели на Москву-реку, на Клязьму, на Яузу. Все чайки, которых мы видели в Москве, выводились на озере Киёво.

Вначале озеро было далеко от Москвы. Но потом оно делалось всё ближе, ближе. Озеро-то не двигалось, но рос огромный город и его огромный пригород. Дома и домишки стеснили озеро, наступили на его берега. Ржавые железки и погнутые трубы объявились на берегах.

Ссохлось озеро Киёво. Морщины островов и заливов раскололи водное зеркало. Многие чайки ушли жить на вольные места.

«Киёво» — это, конечно, необыкновенное слово. Слово ещё осталось.

Остались на озере и чайки.

С последними чайками остались и мы.

Зайцы вообще-то не собирают букетов. Зачем зайцу букет? Все полевые цветы над ушами у русаков, все лесные за хвостами у беляков. Да и сам-то заячий хвост называется «пых» или «цветок». Так говорят про заячий хвост старые охотники, а они своё слово знают.

Но вот объявился, глядите, заяц, который собрал букет. Всякого в букет понатыкал: и клевер, и жабник здесь, и кашка, и ромашка.

Вот ходит с букетом и не знает, кому его подарить. Зачем лисе или волку заячий букет? Им не до цветов.