Сергей Антонов - Колючий подарок

Если бы занялся сарай — соседнего егорьевского дома не отстоять. Сарай с набитым в нём сухим сеном горел бы долго, жарко, и сколько бы пожарники ни поливали новенький с резными наличниками дом Павла Афанасьевича Егорьева — в этом поединке победителем оказалось бы пламя, щедро подкармливаемое большими запасами сена. А загорись дом Егорьева, огонь пошёл бы гулять дальше — по домам Белкина, Рябушкина, Дармодёхина, Балакина…

Истошным громким голосом кричала старуха Давыдова:

— Помогите же! Помогите! Сюда все! Сюда! Люди вы или не люди?!

— Расшвыривай сено! — кричал однорукий председатель сельсовета Ерёмушкин. — Сено расшвыривай! — и толкал кого ни попало от дома Давыдовой к сараю.

— Ой, люди, люди! — причитая, металась от человека к человеку Давыдова. — Да помогите же!

— Растаскивай сено! — кричал Ерёмушкин. — Сено! — и то одного, то другого, направляя, толкал к сараю.

Выход был один: не распылять силы, а сосредоточить их на сарае. Дом Давыдовых спасти, пожалуй, уже было нельзя, так же как и дом Плотниковых. Вещи вынесут, а сами дома сейчас можно было только рушить, а не спасать. Они отданы были огню, чтобы выиграть время.

— Растаскивай сено! Сено! — кричал Ерёмушкин, размахивая левой рукой, и упорно продолжал гнать всех к сараю. Потом он и сам побежал к нему.

Крыша сарая трещала от жара. Пламя гудело. Стоголосый крик не мог бы заглушить этого страшного, ни на что не похожего гудения. Так может гудеть только пожар, когда горят на ветру хорошо высушенные за лето дома из смолистых брёвен.

Работавшие под самой крышей два дюжих и высоких парня изнывали от жары. Они отваливали вниз огромные охапки сена, где его подхватывали десятки рук и, быстро уносили подальше от огня.

— Быстрее! Быстрее! — закричал парням прибежавший Ерёмушкин. — Не вынесем сена — зря отдали дома! Нажимай, Андрей! Колька!

И вдруг Колька, занёсший вилы, пошатнулся и скатился вниз. Ерёмушкин рявкнул в досаде и полез наверх, цепляясь одной рукой за стену.

— Смените Андрея! — сказал он, беря вилы, которые кто-то подал ему. — Ну кто?

Митя взглянул на Лёшу, и оба разом взбежали наверх.

— Мы — маленькие, — сказал Лёша Ерёмушкину. — Мы головой до жары не достанем…

Им подали вилы, и Андрей соскочил вниз, весь потный, видя перед собою огненные круги. Кровь стучала в висках.

Одной рукой Ерёмушкин работал споро: привык. Он то и дело посматривал на ребят. Те, пыхтя, с размаху вонзали вилы в сено, как будто во врага, и сваливали его вниз.

— Чьи будете? — спросил Ерёмушкин.

Ребята назвали себя.

— А-а, — удовлетворённо протянул Ерёмушкин и посмотрел на них признательно.

Минуты через три он приложил вилы к стене, чтобы вытереть рукавом пот. Уж только ли для этого он и прерывал работу? Ребята слышали, как тяжело и часто дышал Иван Никитич.

Минут через пять кузнец Афоня сменил Ерёмушкина:

— Иди, иди руководи, Иван Никитич. Управимся!

А ребята работали. Гордость собой, своим поступком прибавляла им сил.

Они казались себе то трактористами, отрезающими хлебá от огня, то солдатами, борющимися с океаном, голодом и жаждой, теми самыми, которые сумели выстоять целых сорок девять дней, то даже космонавтами в тяжёлый момент полёта, когда ракете угрожает столкновение с кометой…

Их всё-таки сменили, но чувство своей силы, своей красоты, приобщённости к большому, важному делу не покидало их.

Сено вынесли, сарай порушили, и пламя от дома Давыдовой не могло дотянуться до егорьевского дома. И когда Лёша и Митя увидели напрасные усилия огня, они улыбнулись.

Только к утру погасили пожар. Деревню отстояли, но четыре двора сгорели дотла. Пахло мокрой золой, кое-где ещё дымились головешки, тревожно мычали коровы. Уставшие люди не сразу расходились по своим деревням: оглядывали Верхние Лазенки, которые остались на земле. Всё-таки остались! Не отдали их огню!

Постояла и Лидия Николаевна, посмотрела на деревню. Домой она шла молча, молча шли и ученики, и взрослые. Уже не было сил разговаривать. Еле двигали ногами.

Лидия Николаевна отстала, думая о том, как хорошо сейчас броситься в постель. И вдруг ей показалось, что впереди, на повороте, кто-то поджидает её. Она подошла ближе. Митя и Лёша, серые от гари, в ссадинах на лицах, в рваных рубашках, ждали её.

— Лидия Николаевна, — тихо, хриплым, видно, от крика на пожаре, голосом сказал Митя, — а это ведь мы тогда Юрку…

— И больше — всё! — добавил Лёша.

Лидия Николаевна улыбнулась и кивнула головой: верю!

Только что хрипло пропел гудок. Ещё не перестал дрожать воздух; ещё звенело в ушах.

В аллее, где висели портреты знатных людей завода, из группы рабочих отделился невысокого роста паренёк. На его чёрном замасленном пиджаке и штанах выделялись матовые пятна. На голове у него была кепка с захватанным пальцами козырьком. Кепка сидела лихо и молодцевато.

Паренёк подошёл к своему портрету и поправил чуть сбившийся в сторону позолоченный багет с вытисненными на нём листочками.

— Непорядок, а? — спросил усатый мастер, кивнув пареньку.

— А то разве порядок? — ответил тот. — Вывесили, так пусть висит как следует.

Паренёк слегка покраснел и от смущения потянул носом: всё-таки неудобно, что его увидели за таким делом.

— Нравится! — заметил всё тот же усатый мастер и рассмеялся.

— Делом заслужил, Пётр Андреевич, — ответил мастеру рабочий в синей спецовке. И, обращаясь к пареньку, добавил: — Не смущайся, Виктор.

Тот улыбнулся и зашагал рядом с мастером.

Вдоль дороги тянулся забор с разноцветными афишами. Мелькали слова «Концерт», «Зоя», «Беспокойное хозяйство». В сквере слева виднелись ямы бомбоубежищ, поросшие буйной травой. Некоторые были засыпаны и превращены в клумбы, где пестрели яркие маки.

Недалеко от бараков — приземистых серых строений — и домика, где Виктор жил, ребята играли в мячик. Так называли они игру в лапту. Издалека были слышны их топот, визг и хохот. Игра была в разгаре.

Увидев своих младших товарищей, паренёк подтянулся и постарался сделать всё возможное, чтобы предстать перед ними взрослым, суровым рабочим. Шаги он замедлил, и походка его стала степенной; руки он засунул в карманы, голову поднял. Хотел даже закурить, но вспомнил, что единственная папироса была выкурена ещё раньше, когда он вместе со всеми рабочими сдавал дневную выработку.

Его заметили. Оживление в игре несколько спало.

— Витька идёт! — сказал кто-то громким шёпотом.