Сергей Антонов - Васька

Сменный прораб шахты 41-бис Утургаули прыгал по заснеженным штабелям гравия и матюгался с грузинским акцентом. [1] Примечание автора. Номера шахт Метрострополитена и фамилии персонажей (за исключением лиц исторических) вымышлены.

Утро выдалось суматошное. На шахте ждали Первого Прораба. А разнорабочая Маргарита Чугуева самовольно покинула гравиемойку. Охранник уверял, что за ворота она не выходила. И на площадке ее никто не видел.

А Маргарита Чугуева притаилась в заброшенной будке недалеко от копра и, зеленая от ужаса, глядела в щелку.

В будке еще витала горемычная душа маркшейдера Гутмана. Он повесился здесь неделю назад, когда ему почудилось, что направление штольни неверно задано. И если бы не крайняя крайность, никто не загнал бы Чугуеву в эту халупу.

А на Чугуеву обрушилась беда.

Явилась эта беда в виде новичка-метростроевца. В нем не было ничего примечательного: жеваное, с вошебойки, пальто, грязная, когда-то белая лохматая кепка, мятое, в скопческих морщинках востроносое личико, сам левша. Он сидел на бочке цемента и привередливо, по-церабкоповски примерял однопалую рукавицу.

Заметив его, Чугуева почувствовала смутную тревогу. Она пробовала отвлечься работой. Тревога не унималась. Тогда она еще раз, уже внимательней, глянула на новичка, и ей показалось, что снег потемнел на строительной площадке. Она узнала. Это был тот самый активист, который переписывал в сибирской тайге раскулаченных переселенцев.

Она обвисла на лопате, и «газик», подавая задом, чуть не придавил ее.

— Тот самый… Активист… — бормотала она. — В кепке… Что делать-то?

Словно кино увидела Чугуева: кислое болото, щербатый лесок на дальней сопке, длинная шеренга кулаков да подкулачников, кашель по всей цепочке. А он — активист с острым лицом горбуна, хотя и не горбун — неловко, медлительно переписывает прибывших.

Чугуева маялась в самом конце строя. Ноги погрузли в болото по косточку. Активист вызвал ее, приказал отгонять гнус. Он ходил от одного к одному, переписывал левой рукой данные — фамилия, с какого года, откуда выслан, — а она опахивала его осиновой веткой, ровно турецкого султана. На другой день отца выкликали, а ее нет. Может, потому и позабыли, что вышла из шеренги. Минула неделя. И решила она с отцова благословения бежать.

Пошла она таежной тропой незнамо куда. Зверя не боялась. Шла не таясь. Случалось, голодала так, что сама бы себя поймала за горстку горохового ритатуя. Чудом дошла до Омска, чудом нанялась в прислугу к заместителю председателя облисполкома. Примерно через год пересек ее путь разбитной вербовщик и записал на строительство метро в порядке организованного набора. Вербованных набилась полная теплушка, все почти такие же, как она. Пока ехали, многие разбежались. А ей было все равно. Как повалилась на нары, так и дотряслась до Москвы.

На Ильинке, в отделе кадров Метростроя, перехихикнулась она с рыжим, как кирпич, комсомольцем. Звали рыжего комсомольца Митькой. Он и написал ей всю документацию. Его до упаду веселило, что она не знает, что такое автобиография, и не помнит, чем ее родители занимались до семнадцатого года.

Ей вручили удостоверение личности, дали койку в общежитии, усиленное питание. И все-таки чудилось: сейчас подойдет сзади левша, стукнет левой рукой по плечу… С недоброй завистью поглядывала она на визгучих девчат, заигрывающих с ломовиками. Господи! Взял бы какой-нибудь гужбан замуж, увез бы в деревню. Сменила бы фамилию, зажила чистой жизнью.

Работала Чугуева ловко, красиво, без отказа и приказа, вошла во вкус и стала позволять себе глядеть неположенные лишенке сны. Задремлет, опершись на лопату, и за минутку во сне замуж выйдет, четырех девчонок нарожает — все масть в масть, вылитые прораб Утургаули — и завязывает банты, гонит в школу…

Работящая девчонка полюбилась всем — и бригаде, и многоликому начальству. А когда провели в ударницы, услышала она тонкий голосок:

Оглянулась — рядом нет никого. Поняла, что ее уста сами поют, законфузилась, а до конца допела.

И вдруг — активист!

Она очумела от ужаса: ну вот, полный год выслеживал и выследил. Выследил и сел передохнуть. Потом образумилась: если выследил, зачем рукавицы примерять? Скорее всего, никакой он в данный момент не активист, а свежак, новичок, оформляется на метро, на ту же шахту, где и она, Маргарита Чугуева.

Она следила за ним в щелку, и колотило ее припадочно, как отбойный молоток.

«Может, к Митьке рыжему бежать? — паниковала она. — В ноги броситься?.. Куда там! Нынче он не Митька и не рыжий, а полный бригадир, товарищ Платонов. Теперь до него палкой не докинешь!»

Внезапно явилась мысль: в ноги не бросаться, а проситься к нему, к Платонову, в бригаду. Бригада Платонова орудует под землей, а под землей темно — никто не признает. И активист не признает. Платками замотаться — не признает…

А бывший активист, от которого во многом зависит, долго ли продолжаться нашей повести, поднялся с бочонка, прошел к окантованному инеем швеллеру и растворился, как привидение, в морозном пару, струившемся от свежих, только что поднятых на-гора ломтей юрской глины.

В тысяча девятьсот тридцать четвертом году на строительстве Московского метрополитена работало около семидесяти пяти тысяч человек. Среди этих семидесяти пяти тысяч были люди и с высшим образованием, и вовсе без образования, коренные москвичи и приезжие, мобилизованные, завербованные, переброшенные, посланные по комсомольским путевкам, пришедшие по вольному найму и сезонники.

Всей этой пестрой армией командовал инженер Павел Павлович Ротерт. Он изучал строительство подземок в Нью-Йорке, в Филадельфии, в Берлине, в Париже и заслужил доверие партии и правительства в годы работы на Днепровском промышленном комплексе. Начальнику Метростроя в помощь были приданы заместители — Абакумов и Айнгорн.

Потомственный горняк, Егор Трофимович Абакумов прошел на угольных шахтах Донбасса длинный путь — от забойщика до управляющего трестом. В метро он был брошен искупать антимеханизаторские грехи. И в авральные шестидневки его громоздкую фигуру видели на всех радиусах, на всех одиннадцати километрах, и, казалось, будто под домами и площадями столицы бушевал не один Абакумов, а сорок тысяч Абакумовых.

Исай Григорьевич Айнгорн не бушевал. Не повышая голоса, он добился того, что все кирпичные заводы в радиусе тридцати километров работали только для Метростроя, и брусок кирпича стал в Москве такой же редкостью, как вологодское масло.

Таковы были руководители Московского Метростроя в тысяча девятьсот тридцать четвертом году.