Сергей Семенов - Васька

Была поздняя осень. От летней поры остались только кое-какие воспоминания: на полях торчало щетинистое жниво, да на некоторых деревьях трепались почему-то не слетевшие одинокие бурые листья. В деревнях все управились с хлебом и, запасшись дровами и защитивши завалинками жилища, приготовлялись к встрече зимы.

В Коптеве только одни Стрекачевы немного запоздали. Их изба, старая, с погнившими углами и с худыми рамами, была еще ничем не огорожена и выделялась между других изб, как выделяется оборванец среди хорошо одетых и степенно окутанных людей. Случилось это от того, что самому Матвею некогда было заняться этим. Он хозяйством не занимался и жил тем, что по летам ходил в пастухи. Он только недавно кончил пастьбу, но еще не перебирался домой, без него же ухитить хибарку от наступавшей стужи было некому.

По правде, Матвей не очень и беспокоился об этом. Когда его Прасковья приставала с тем, чтобы он сделал то или другое для дома, он обыкновенно говорил: "Ладно, сделается, над нами не каплет". Ему бы легко можно было хозяйствовать. На нем лежало тягло земли, отец при разделе "наградил" его вполне, но он добровольно променял положение хозяина на мирского наймыша и вот уже лет пять ходил с кнутом на плече, жил по череду, одевался во что придется, не разбирая, годится или не годится ему одежда. Семья его поэтому не могла похвалиться своей долей. И хотя она была небольшая: жена да сынишка Васька, лет 6, но зимою всем трудно было пробиться на всем покупном. Тем более и заработок Матвея был не равномерный. В иной год он приносил и все жалованье домой, но чаще случалось, что домой полностью попадала только "новь", собираемая в деревне, где пас Матвей: мука, овес, конопля, жито, шерсть, жалованья же не попадало и половины. У Матвея была слабость: он любил выпить, а раз он выпьет, то малым не ограничится, и тогда не одна бумажка быстро исчезала из его кармана. Нередко у него случались потравы, за которые у него вычитали из жалованья. И в такие годы им приходилось очень круто, хотя Прасковья тоже не гуляла, -- она с грехом пополам обрабатывала огород, ходила на поденщину, носила грибы, если год был грибной. Но и по дому нужд было немало. Кроме харчей, нужно было справлять обувь, одежду, платить оброк, нанимать лошадь, обрабатывать огород и возить сено с пустырей, которое Прасковья косила на корм :бывшей у них корове.

Васька был их единственный ребенок. До него у Прасковьи было еще двое ребят, когда они еще жили в "семье", мальчик да девочка. Но те померли, один шести недель -- от цвета, другая к годику поносом. Васька же остался жив, хотя сама Прасковья после родов его чуть не умерла. У нее открылось сильное кровотечение, потом сделалось воспаление в животе, ее возили в больницу, и там хотя ей помогли, но сказали, что она наверное больше родить не будет, так как внутри ее произошла какая-то расстройка.

В этом году у Матвея выпала удача. Он не сделал ни одной серьезной потравы и почти не пропил ничего из жалованья. Вчера утром он был дома и говорил, что ему придется около сорока рублей. Правда, эти деньги получит не сразу, за ними еще проходишь чуть не до заговен, но все-таки хоть надеяться есть на что. У Прасковьи закружилась голова, и она о многом-многом передумала, на многое загадала и, отправив мужа еще накануне сбирать "новь", сегодня утром рано протопила печку, добыла под работу лошадь и отправилась за "новью", оставив дома одного Ваську, который еще не вставал.

День стоял холодный. Землю как заковало ночным морозом, так она и не отходила, несмотря на то, что по ней иногда скользили бледные, точно вылинявшие солнечные лучи, прорывавшиеся сквозь горы слоистых серо-синих облаков. Дул резкий западный ветер, значительно усиливавший холод и разносивший его по всем уголкам и закоулкам. По деревне говорили, что такой стужи не бывает и зимой, хотя верно она казалась такой потому, что к ней еще не привыкли после бывшего тепла. В избу Стрекачевых холоду набралось порядочно. Но в ней пока стояла тишина, и эта тишина долго ничем не нарушалась.

Но вот в сенях послышался шорох, в дверь что-то заскребло и раздалось слабое мяуканье, За первым мяуканьем послышалось второе и третье. И чем дальше, тем мяуканье делалось нетерпеливее. Нежный голос кошки делался грубее. Наконец, он стал совсем грубым и настойчивым.

На печке вдруг зашевелилось, и там показалась лохматая белокурая головка и заспанное бледное, с большими голубыми глазами, личико мальчишки. Это был Васька. Личико Васьки нависло над грядкой, и его глазенки метнулись по избе. Но так как в избе никого не было видно, то голова Васьки на минуту скрылась на печке, и над грядкой показались его грязные ножки, обтянутые заплатанными холщевыми порченками, и на приступку стала спускаться вся фигура мальчишки. Очутившись на приступке, мальчик быстро соскочил на пол, толкнулся раз-другой в дверь и, как только дверь отворилась и в нее вскочила худосочная белая кошка, мальчик быстро захлопнул ее.

Кошка впрыгнула на приступку, потом на печку. Мальчик последовал за нею.

– - Что, озябла, дурочка? -- проговорил Васька и, поймав кошку за шиворот, начал гладить ее.

Ему самому было холодно. Он попробовал прижаться поплотнее к печке, но печка грела плохо. Он натащил на себя плохонькую дерюжонку одной рукой, а другой, не выпуская, держал за шиворот кошку.

– - Ну, где ты была? -- спрашивал он кошку. -- Мышей ловила или птичек? -- И Васька повернул мордочку кошки к своему лицу и притянул ее поближе. Но кошка только сморщила мордочку, зажмурила глаза, но ничего не сказала. Тогда мальчик выпустил из рук шиворот кошки, дал ей легкого подзатыльника и отпихнул ее от себя.

– - Ну, и молчи, дура, -- проворчал он недовольный и, повернувшись со спины на бок, поджал коленки к животу, засунул между ними ручонки и остался так, стараясь согреться. А кошка впрыгнула на большой опрокинутый горшок, стоявший тут же на печке, и, подобрав под себя ноги и зажмурив глаза, заворчала какую-то песню.

"Отчего это кошки не говорят?" -- подумалось Ваське, и он долго размышлял над этим вопросом. Но его мозжечек вместо того, чтобы найти разрешение этому вопросу, вдруг перестал работать, и мальчик лежал как будто бы погруженный в какую-то дремоту.

Прошло несколько минут; внутри у мальчика что-то замутило, и он поднял голову и встал.

"Исть хотца!" -- сказал он сам себе. И, чувствуя, какой холод стоит в избе, стал выбирать из валявшихся тут лохмотьев, во что ему одеться. Найдя старую материнскую кофточку, он накинул ее на голову и полез долой с печки.

Очутившись на полу, он, часто ступая босыми ножонками, подошел к окну и, влезши на лавку, взглянул в него. На улице ничего привлекательного не было, но сквозь косяки и худую раму сильно дуло. Мальчик, съежившись, отошел от садившего холода подальше и остановился среди избы.