Сергей Семенов - Васька

– - Домой иди, я тебя по ножке разорву, мерзавца!

Баба даже топнула ногой; мальчишка не двигался.

– - Ты что же, будешь слушаться-то или нет? -- крикнула она и двинулась было к мальчишке.

Васька заметил, что ему добра ждать нечего от матери, вдруг повернулся и во всю прыть побежал взад огорода за овины.

– - Куда, куда тебя нечистый-то понес? -- заблажила Прасковья и со всех ног бросилась было за ним.

Васька улепетывал, как только могли ноги двигаться. Он уж поровнялся с овинами. Прасковья остановилась.

– - Ну, пес с тобой, беги, дальше дома никуда не убежишь!

И она повернулась на месте и пошла обратно ко двору. Когда она проходила мимо кучки, хлопотавшей около свиньи, ребятишки уставились на нее во все глаза, а одна баба сказала:

– - Что ж ты его загнала-то, забежит еще куда.

– - Пес с ним, пущай бежит! -- пробурчала Прасковья и, не останавливаясь, прошла дальше.

Прасковья стаскала мешки с новью в избу, отвела к соседям лошадь, выпрягла, убрала ее и вернулась домой. Дома она некоторые мешки выпорожнила, другие поставила так в горенке и хотела было уже раздеваться, как вспомнила о Ваське; она остановилась посреди избы и проговорила: "А ведь Васька-то не идет домой, постреленок! Где же это он там пропадает?" И она вышла из избы и направилась опять на огород Малютиных. Но на огороде уже никого не было. На том месте, где палили свинью, только лежали с обгорелыми боками чураки, чернела куча пепла после сожженной костры. Пепел этот виднелся и дальше на огороде, его разносило ветром. Кругом было серо и скучно и холодно; душу Прасковьи защемила тоска, и она, не останавливаясь, шла по огороду и кричала:

– - Васька, Васька, Васька-а!

Но никто не откликался ей. Она пошла дальше, дошла до овинов и все кричала. Поровнявшись с линией овинов, она остановилась, оглянулась на все стороны, как бы соображая, куда ей итти, и опять кликнула Ваську.

Опять никто не откликнулся. Она осмотрела один овин, поглядела сзади его -- там никого не было; она опять кликнула и пошла было к другому овину. Проходя мимо кучи дров, лежавшей за первым овином, Прасковье послышалось, как в середине кучи что-то хрустнуло; она заглянула туда и сейчас же закричала:

– - Ах ты, пес! Ах ты, сокрушитель мой! Чего ты только забрался-то сюда, окаянный? -- и она протянула руку, хотела выдернуть мальчишку из кучи, но в это время ее взгляд остановился на личике мальчишки, и сердце ее внезапно охватила жалость.

Мальчик сидел в дровах весь скорчившись, но это не оберегло его от холода. Он весь посинел, зубы его стучали, на глазах стояли слезы, и он сейчас еще всхлипывал.

– - Присуха моя безотвязная! -- уже со слезами в голосе закричала Прасковья. -- Чего ты здесь торчишь-то только? Ведь замерз совсем, мучитель ты мой!

Она взяла Ваську на руки; тельце его все подергивалось. Она расстегнула свой перешивок, обернула его одной полой и пошла с ним домой.

– - Чего ты тут сидел-то, ведь окоченел совсем, постылый мой! Что ж ты домой-то не шел?

Васька только всхлипывал.

– - Ведь все как лед, и ножонки и брюшонко. Разве можно в такой холод раздевшись ходить, -- простудишься в одну минуту, скрутит и помрешь. Ах ты, безопасный этакий!

Она уж говорила это без всякого сердца. Гнев ее прошел, в голосе ее слышалось что-то новое, сердечное. Она внесла мальчика в избу, посадила его на приступку и стала раздеваться. Мальчик еще чаще заколотил зубами и вдруг громко заплакал.

– - Ну, чего ты, чего, дурак этакий?

– - Меня на печку, -- пролепетал Васька и заревел совсем.

– - Ну, иди, иди! -- проговорила Прасковья, сбросила с него кофту, стащила сапоги, пощупала ножонки. -- Это что!.. ноги-то как у гуся, полезай скорей!

И она помогла ему взобраться на печку, постелила там ему худенькую дерюжонку, накрыла его валявшимся там тряпьем и прилегла сама с ним, положивши на него одну руку.

– - И зачем ты только убежал, куда не следует? -- говорила она ему. -- Куда такой холод бегать! Это у кого хорошая обувка-одежка, да и то только стерпи; ишь ведь какая знобь: в избе-то и то сугреву нет.

Но Васька ничего не отвечал. Он лежал, весь скорчившись, и только изредка глубоко и прерывисто взрыдывал.

– - Захвораешь и будешь вот так валяться, разве хорошо? -- продолжала причитать Прасковья. -- Эх ты, глупый, право, глупый!

Васька продолжал молчать. Дрожь его мало-по-малу стала униматься, он видимо начинал отогреваться; вскоре его охватила глубокая дремота, и он заснул.

Прасковья слезла с печки и села к столу. Она перевязала платок на голове, вздохнула и вспомнила, что она еще сегодня ничего не ела. Она встала с лавки, достала с бруса хлеба и положила его на стол. Потом подошла к печке, вытащила оттуда сковородку с нечищенным картофелем и принялась обедать.

Ела она проворно, с большим аппетитом, и в это время ее голова была точно пустая, бродили в ней какието обрывки мыслей, но ясного и цельного ничего не было. После картошки она налила из кринки немного молочка и быстро выхлебала его. После этого ее взяла дрожь. Она только теперь почувствовала, как холодно у них в избе. Убравши со стола, она усиленно дыхнула, -- изо рта пошел пар. Она подошла к косяку окна, приставила руку и ясно почувствовала, как несет холод. Потом она сунулась в угол -- и там дуло очень ощутительно. Она села на лавку и как-то опустилась вся, лицо ее точно потемнело, и из груди вырвался глубокий вздох.

"Изба разваливается, надо новую ставить, -- подумала она, -- а где нам что взять? Вон он какой добышник-то: свою утробу никогда набить не может, а не то что, что"…

И целый рой печальных дум поднялся у нее в голове. Ей представилось, как у них развалится изба, на что им будет "сгоношить" новую? Один сруб купить и то денег много нужно: лес с каждым годом дорожает, и плотники поднимают себе цену; а чего стоит их прокормить! "Ведь вот если бы он путный был, -- подумала она на мужа, -- то, что пропивал-то, каждый год откладывал бы на избу: по десяти рублей в год -- и то сколько денег-то! А с этими деньгами можно было бы и к стройке приступить, было бы с чем затеять; тогда, видя его старанье, и в долг бы лучше дали: тот маленько, другой немножко, а то теперь куда итти?"

И жгучая злоба на своего бесталанного мужа охватила все ее существо. У нее сперло дыхание, глаза ее как-то расширились, и из груди ее вырвался глухой стон.

"Куда с ним пойдешь? Куда денешься? Чего от него можно ожидать? Разнесчастный он человек, загубил он мою голову, заел мой век!

"Если уйти от него?.. Взять вот мальчишку да уйти в свой город, в губернию, а не то в Москву. Белый свет не клином сошелся. Уходят другие, да как еще живут-то, за милую душу. Эна Марья Пискарева приехала и на деревенскую-то не похожа -- купчиха купчихой. Муж-то какой храбрый, а приступить боится: заплатила за него недоимку, ее руку и староста и старшина держат.