Виктор Голявкин - Ты приходи к нам, приходи.

Я хотел пройти в ворота, но часовые своими палками, на концах которых были флажки, загородили дорогу.

Санька как закричит на них:

— Да вы что, своего не признали? Зачем вас сюда поставили — непонятно!

Они только руками развели и посторонились.

Вот это Санька! Ловко нашёлся, ничего не скажешь!

— Я же тебе говорил, — сказал Санька, — что тут никто ещё толком друг друга не знает. Так что ты можешь быть спокоен на этот счёт. Денька через два, конечно, дело сложнее будет. А сейчас… — он присвистнул, — шагай за мной!

— И обедать можно, никто не узнает? — спросил я.

— Тут сложней, — сказал он, — а ты есть, что ли, захотел?

— Да нет. Я просто так…

— Да брось ты стесняться, шагай за мной!

Я всё его уверял, что ел недавно, а он меня и слушать не хотел.

Я возле кухни остался, а он прямо в кухню пошёл. Выходит вместе с поваром, а в руке у него капустная кочерыжка.

— Погрызи, — говорит, — чтоб голодным не ходить.

— Да вовсе я не голодный, — говорю.

— Да ты грызи, чего ты ломаешься, — и суёт мне эту кочерыжку. Да я её и вправду не хотел.

— Грызи, грызи, — говорит повар, — а мало будет, за новой кочерыжкой приходи.

Санька радостно говорит:

— У них там кочерыжек видимо-невидимо!

И к повару обращается:

— Новенький, понимаете, только что прибыл, запоздал маленько, а есть хочется ребёнку, — и мне моргает, чтобы я молчал.

— Ишь ты, — говорит повар, — может, котлету тебе вынести?

Повар пошёл за котлетой, а я ему вслед закричал, что никакой котлеты мне не надо, но он всё-таки вынес мне хлеб с котлетой и ушёл, потому что у него каша могла подгореть.

— Знакомый? — спросил я.

— А как же! Знакомый! Котлету ведь дал. Ты мне-то дай половину.

Я ему хотел всё отдать, а он взял половину, откусил и говорит:

— Вкусная котлета!

Я тоже стал есть, и котлета мне тоже понравилась.

Он себе полный рот котлетой набил и говорит:

— Не наешься… пойдём… ещё котлету попросим… нас двое, скажем, а котлету нам одну дали… Знаешь, я какую пословицу придумал? Тот, кто много ест, никогда не пойдёт на тот свет.

— Да ну тебя, не надо мне никаких котлет!

— Как это так не надо? Два человека одну котлету едят — это же форменное безобразие!

Я и оглянуться не успел, как он ещё одну котлету притащил. Я никак не хотел у него половину брать, так он мне её просто насильно всучил и всё свою пословицу повторял.

— А за кочерыжками ты можешь всегда приходить, — сказал Санька, дожёвывая котлету.

— Не надо мне кочерыжек, — сказал я. — Терпеть я не могу эти кочерыжки!

— Ну, не надо, так не надо, — сказал Санька. Он вздохнул. — Я, понимаешь, никогда не знаю, когда я наелся, всё ем, ем, пока живот, как мяч, не надуется.

Вышел повар с ведром кочерыжек.

— Может, вы стесняетесь, ребята, так вы, ребята, пожалуйста, не стесняйтесь, берите-ка, берите кочерыжки!

Я назад отступил и говорю:

— Нет, нет, мы не стесняемся…

— Вы там ребят созовите, пусть они за кочерыжками приходят, — сказал он.

— Война окончится, — сказал Санька, — они и заберут.

— Скорей бы она окончилась, — сказал повар, — а то кочерыжки тут зря пропадают.

Он ушёл со своими кочерыжками, а мы пошли по лагерю. Саньке как хозяину хотелось мне весь лагерь показать.

— Если тебе кочерыжки нужны будут, так ты завсегда можешь за ними приходить, — сказал Санька.

— Не очень-то я люблю их, — сказал я.

— А я их люблю, — сказал Санька.

— Чего же ты у него всё ведро не съел?

— Как же я столько съем?

— Зато никогда на тот свет не пошёл бы, — сказал я.

— Я и так не пойду, — сказал он.

Мы шли по лагерю, а Санька говорит:

— Как с людьми беседовать — я знаю. У меня на это есть талант, мне все говорят, что у меня есть талант с людьми беседовать. А у тебя этого таланта, по всей видимости, нет, так ты лучше помолчи, когда я с людьми беседую.

С людьми он действительно здорово беседовал.

— …Лагерь у нас хороший, зря ты всё-таки частным образом живёшь…

— Это всё родители придумали, — сказал я.

— А ты что, слова не имеешь? Взял бы и сказал: мол, так и так, пошлите, мол, меня в пионерский лагерь, не желаю мол, я частным образом жить, а хочу с коллективом… Они бы тебя с удовольствием послали, ты-то им, наверное, надоел со своими штучками…

— Какими штучками?

— Откуда я знаю какими? Каждый ребёнок разные штучки вытворяет, ты что, скажешь, ничего не вытворяешь?

Я не знал, что ему на это ответить, потому что я действительно кое-что вытворял.

— И родителям хорошо, и тебе хорошо.

— Если так хорошо, чего же тогда они меня не отправили?

— Да ты сам не видишь, что хорошо?

— Вижу.

— Голову надо иметь.

— Что же, мои родители головы не имеют?

— Да ты родителей не трогай! — сказал он. — Чего это ты своих родителей трогаешь? Это ведь твои родители!

— Это ты трогаешь, а не я!

Он подпрыгнул, хлопнул в ладоши и заорал:

— Ха! Вот фрукт!

— Чего это ты так со мной разговариваешь? — говори.

— Это ты так со мной разговариваешь, это ты не умеешь с людьми разговаривать!

Я вспомнил, как он здорово с людьми разговаривал, и мне показалось, что это я во всём виноват.

— Да брось ты, Валька, — сказал он, — имя у тебя теперь новое, нервы тебе трепать теперь нечего, и спорить со мной на эту тему тоже нечего, раз у меня на это есть самый настоящий талант…

— Ты просто моего отца не знаешь, — сказал я, — у него замечательная голова.

— А у меня нет отца, — сказал вдруг Санька.

— А мать?

— Тоже нет.

— С кем же ты тогда живёшь?

— Я с тётей живу, — сказал он.

Мне как-то стало неловко, что я весь этот разговор об отце и матери затеял, тем более он мою голову, наверное, в виду имел, а не отцовскую.

Мы зашли в пионерскую комнату, и Санька показал мне дневник отряда, где он написал:

«С десятого числа началась наша замечательная жизнь в лагере. Мы долго ждали, когда начнётся эта замечательная жизнь, и вот нас привезли в автобусах, и она началась. Ура! Наступил этот день!..»

— Да хватит тебе читать, — сказал Санька, — пойдём, лучше я тебе другое покажу…

Он водил меня и всё показывал.

В кружке «Умелые руки» стояли яхты, швертботы, игрушки, сделанные ребятами. Разные вышивки, сделанные девчонками, разные полочки, выпиленные лобзиком. Там было много замечательных рисунков. И был круглый шарик, сделанный из дерева. Санька сказал, что этот шарик выточили из громадного куска дерева, и именно этим он интересен. Трудней всего, наверно, было сделать этот шарик. Такой гладкий, круглый, только вот никто не знает, что он из такого громадного куска дерева. Если бы Санька мне не сказал, я бы и не знал об этом. Какую-нибудь дощечку рядом с шариком прибили бы, а на дощечке написали, что этот шарик выточен из громадного куска дерева…