Н. Ковалева - Зима и лето мальчика Женьки

— Я шоколадку во сне видел.

— Ага?

— Ага.

— Съел?

— Нет… не успел.

— Настоящую бы. Старшаки каждый день лопают. Я знаю, — Генка авторитетно щелкнул по кривым зубам. — Зуб даю.

Генка всегда все знал или делал вид, что знает. Однажды рассказал, что надо кровью побрататься — тогда их ни за что по разным детдомам не раскидают, и если усыновлять будут, то непременно обоих в одну семью. Они побратались. Правда, жильную кровь пустить не вышло: очень уж больно стало, но руки ребята себе располосовали будьте-нате. Их тогда здорово взгрела фельдшерица. Дело было сделано! Теперь они с Генкой — кореши по жизни.

Женька потер тоненький шрам у запястья:

— Старшаки много чего едят. Только нам не обломится, — и встал, натягивая треники и застиранную футболку с зайцем.

Картинки уже почти не было видно, но Женька знал, что заяц смеется, а веселая пчела красит ему ухо. Еще он знал, что это картинка из какого-то мультика. Он, правда, не помнил, из какого, ему нравилось само слово «мультики». Круглое и сладкое, как «морские камушки» с изюмом, оно пахло счастьем и белой скатертью, как у тети Зои, которая раньше брала Женьку на пробу в выходные. Но чем-то он ей не приглянулся. А футболка с мультяшным зайцем осталась, и Женька любил ее. Иногда он мечтал, что тетя Зоя вернется, он покажет ей, что сберег подарок, и тогда она точно его возьмет. В мечтах Женька видел, как они сидят за белой скатертью и пьют чай с конфетами, и тетя Зоя гладит его по голове, как тогда… Странно, вкус конфет мальчик уже не помнил, а ласковое прикосновение руки ощущал до сих пор.

— Хочется, да? — участливо спросил Генка.

— Что?

— Шоколадку.

— Перехочется, — хмыкнул Женька. — Ты че копаешься? Ждешь, чтоб дежурный с тапком пришел?

— Не-е-е, — испуганно протянул Генка. — Сегодня Саня Кастаев по зарядке дежурит. У него рука — ух!..

Он дернул узкими плечами и втянул голову так, будто по его спине уже прошелся немилосердный тапок. Кастет бить умел. Его боялись сильнее, чем директора. Владлен Николаевич наорет — и все; ну, в карцер закинет — так это ерунда. Правда, приносят только кашу и чай без сахара, ну и черт с ним, со сладким, конфеты все равно Кастаевской кодле достаются. Зато в карцухе можно валяться на койке сколько хочешь, не ходить на зарядку и в комнате не подметать. Не-ет, Кастет страшнее, он все может: и побить, и космонавтом сделать (это когда под потолок подкидывают, а ловить забывают), или…

Женька вскочил торопливо:

— Кастет нам покажет шоколадку. Пошли, что ли?

— Мне-то что, тебе опять достанется.

— Я крепкий, — успокоил Женька друга, но подумал, что достанется непременно: не любит его Кастет.

Утренний мороз не давал расслабиться. Неровные ряды младшаков тянулись через двор детдома; старшаки выгоняли заспанных мальчишек и девчонок; слышались вскрики и оханья зазевавшихся, звонкий шлепоток оплеух и тапок. Физрук курил в сторонке, болтая с молодой воспитательницей.

Когда все улеглось и ровный строй воспитанников был готов к утренней зарядке, Кастет прошелся вдоль него, подталкивая и подхлестывая тех, кто, как ему казалось, стоит недостаточно ровно. Женька вздрогнул, когда увесистый шлепок пришелся на спину Чухи, Олега Чухнина — мальчишка вскрикнул и тут же получил подзатыльник.

— Это тебе за голос! — хмыкнул Кастет.

Женька напрягся и постарался думать о другом: о белой скатерти и о том, что его обязательно когда-нибудь заберут. И вот когда он вырастет, то встретит и Кастета, и всю его шушеру, и обязательно…Что именно «обязательно», он додумать не успел.

— А это тебе, Цыган, слива! За просто так! — Кастет ущипнул Женьку за тонкую кожу между лопаток, да не простым щипом, а с вывертом.

Куртка не спасла; в глазах потемнело от острой боли. Женька закусил губу, он твердо знал: кричать нельзя, нельзя. В душе взвилась обида, как обычно, бессильная, и оттого еще более горькая.

— И не больно! — крикнул он Кастету.

Этого говорить тоже не следовало, но собственное упрямство не давало пацану безгласно сносить щипки и оплеухи.

— Добьешься, сука, — прошипел Кастет так, что Женьке стало страшно — да так, что терпеть этот страх не было сил.

— А не больно, курица довольна! — Мальчик высунул язык и скорчил уморительную рожицу.

— Ты кого курицей назвал, недоносок?! — Кастет рванул его за плечи.

Женька зажмурился.

— Что там у тебя, Кастаев? — рявкнул физрук.

— Товарищ учитель физкультуры! — бодро отозвался Кастет. — Младшие звенья детского дома имени Антона Семеновича Макаренко на утреннюю гимнастику построены!

— Нале-е-во! — скомандовал физрук.

Строй послушно повернулся.

— Шагом марш! Песню запе-е-вай!

Последнее относилось именно к нему, Женьке. Он начал привычно:

— Солнечный круг, небо вокруг…

— …это рисунок мальчишки, — подхватил строй.

Женька поморщился. Казалось, что песню, звонкую и яркую, разбили на сотню осколков, и теперь они перекатываются не в такт, не к месту. Он попытался вывести ее:

— Нарисовал он на листке…

Но его уже никто не слышал. И Женька обреченно забубнил вместе со всеми, хватая стылый воздух ртом:

— Пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я…

Женька отчаянно торопился в детдом. Опоздает — к Алене больше не пустят. А Алена Дмитриевна — она такая, такая… ух! как в старом фильме, где у всех людей лица светлые. В пятницу оглушила Женьку неожиданным счастьем:

— Пойдешь ко мне в гости? На выходные?

Женька, ополоумевший от радости, не успел придумать достойного ответа — только закивал, как китайский болванчик. Алена рассмеялась:

— Все ясно. Собирайся.

А что собирать? Все на нем.

Перед торжественной линейкой по случаю открытия учебного года Алена впервые примерила туфли на шпильке. Очень хотелось быть особенно красивой для всех этих одинаковых и таких разных мальчишек и девчонок. Она шагала мимо длинных рядов воспитанников и воспитанниц и улыбалась, а у самого крыльца вдруг рухнула на землю, неловко подвернув ногу. Строй сдержанно хихикнул, Алена попыталась подняться, но подвели каблуки. Тогда и метнулся к ней маленький, худенький, смуглый до черноты мальчишка. Протянул руку:

— Вставайте!

Он смотрел очень серьезно, настороженно, совершенно не по-детски, точно чувствовал опасность и был готов защищаться.

— Здорово я брякнулась? — спросила девушка.

Мальчишка просиял озорной белозубой улыбкой, будто душу свою распахнул доверчиво. Так кулак разжимают, в котором жука держат: на вот тебе небо! Лети!

— Как тебя зовут?

— Женька! — выпалил мальчик, но тут же торопливо поправился: — Воспитанник Бригунец.

Алену, как впрочем, любого новичка, удивляла манера обращаться к детям: «воспитанник такой-то». Само это слово, тяжелое, неподъемное для детского языка, отделяло их от звенящего яркого детства — такого, каким оно представляется начитанным взрослым. Так межа, поросшая бурьяном, отделяет нетронутую зелень лугов от черной пахоты. Мальчик, сам того не зная, разом перемахнул эту границу, и именование себя «воспитанником» уже ничего не изменило.