Н. Ковалева - Зима и лето мальчика Женьки

Генка глянул на кровать, на простынь, щедро измазанную кровью, и вдруг всхлипнул раз, другой…

— Не сдавай, а? — прижался мокрым от слез лицом к руке друга.

Брига вдруг сообразил, что Генка все еще сидит на полу, и потянул мальчика вверх.

— Встань, Генка, хватит. Не сдам. А ты не бойся, не надо бояться.

Ему стало остро жалко их, запуганных и маленьких. Брига не осознавал, что ростом он ниже многих и младше доброй половины. Но зато твердо знал, что теперь он не боится. И еще то, что выхода у него теперь нет. Или он Кастета, или, или…

— Я убью его, — тихо сказал Женька.

Услышал только Генка и испуганно уставился на друга.

— Да как же?.. Он же…

— Кащей Бессмертный! — хохотнул Брига. — Слово. Убью.

— Кого? — устало бросил Олег.

— Кастета.

Короткий смешок прокатился по спальне.

— Валяй, — согласились вяло.

И потянулись по кроватям, будто и не было ничего.

«Мы не должны допустить, чтобы этот случай стал достоянием гласности, — негромко повторил Владлен Николаевич. — Однако мы должны разобраться, как такое случилось, что нашего воспитанника…» Директор пожевал нечто незримое, и последнее слово скользнуло под ноги. Никто его не услышал. Но все поняли, о чем речь. Месяц коллектив лихорадило от министерской проверки. Люди в кашемировых пиджаках уже начали улыбаться, принимать нехитрые знаки внимания. И статус школы образцового порядка был совсем уже близок. Давно были закуплены продукты к итоговому банкету. Но если только…

Это «только» зависло над длинным столом директора, как облако серого дыма. Оно разъедало глаза и пугало близостью огня.

Педагоги не рисковали переговариваться, и тщательно отводили глаза.

Завуч монотонно катала по столу импортную ручку. Ушла в непомерно большой ворот пушистого свитера худенькая учительница биологии. На рыхлых щеках старшего воспитателя расцветали алыми маками яркие пятна.

— Анна Егоровна, что вы имеете сообщить по поводу инцидента? — Голос директора был строгим и суровым, и, пожалуй, даже чересчур грозным.

— Я? — старший воспитатель испуганно захлопала ресницами. — Тогда Ольга Станиславовна дежурила. Добросовестный педагог. Не было нареканий… Ничего не слышала… кто же знал?.. — говорила она все тише и тише и под конец перешла на еле слышный шепот. — Мы ж не знали, что его…ну… попытаются… — пятна проступили ярче.

Директор пожал плечами:

— А вы должны были знать! Вы воспитатели. Вы в детских душах обязаны читать, как в открытой книге. Лариса Сергеевна!

— Я! — чертиком из табакерки выскочила завуч.

Директор поморщился досадливо:

— Излагайте!

— Я думаю, что все… несколько преувеличено. Сам факт не был подтвержден официальной медициной. Возможно, Нине Афанасьевне показалось. Я думаю, товарищи, надо занести в протокол, что имели место побои.

— Какой протокол-то? — опешила секретарь Катенька. — Сказали же: ничего не писать! Я и не пишу.

Директор впервые улыбнулся. Катенька у всех вызывала улыбку, круглолицая, румяная, как матрешка. Августовское яблоко, полное сладкого сока.

— Все правильно, Катень… Катерина Андреевна. Протокола не надо. Сейчас любой слух может бросить… — Он на миг замешкался, соображая, говорил ли уже про тень и семью, но закончил: — Способен бросить тень на доброе имя дружной семьи.

— Семьи! — усмехнулась Алена.

С той самой минуты, как Женьку перевели в лазарет, она пыталась узнать, что произошло, но никто ничего не знал или не хотел говорить. Алена видела мальчика мельком, через стеклянную дверь, успела разглядеть разбитые губы и поначалу не понимала, почему ее не пускают к ребенку. Драки в детдоме — дело обычное. Потом поползли страшные слухи. Кто первым сказал жуткое слово «изнасиловали», Алена уже не помнила; а может, и не говорил никто, сама свела в одно целое мозаику детдомовских сплетен.

Старенький фельдшер Нина Афанасьевна нашла ее в кабинете истории только нынче утром и, пряча глаза, сказала:

— Я продержу его недели две в лазарете, а потом добивайтесь перевода в областной детдом.

— Почему в область? — удивилась Алена.

Нина Афанасьевна посмотрела на нее, как на несмышленыша, и очень четко выговорила:

— Педерастия, девочка, — а воспитанники воспринимают произошедшее именно так, — особый случай. Слухи о таком разносятся быстро. Куда бы Бригунец ни прибыл у нас в районе, о нем сразу все все узнают. Детдом, милая, та же зона: здесь выживает сильнейший. Слабого просто забьют.

Алену как черной пеленой накрыло. Жуткое слово «педерастия» никак не вязалось ни с детьми, ни тем более с ее Женькой. Она впервые не могла сообразить, что делать, и почему-то тупо накручивала на карандаш и без того размочаленные углы карты шведской войны. По зеленому полю в густом мареве слез расползались синие и красные стрелки.

— Пойдемте, я дам вам корвалол, — сказала фельдшер. — Возьмите себя в руки. Необходимо защитить пацана.

— Может, вы ошиблись? — без особой надежды прошептала девушка, сжимая лекарство с удушливо-мятным запахом.

— Характерных травм заднего прохода я не обнаружила. Самого факта насилия, скорее всего, не было. Но кто ему поверит? Я могу прилепить справку об этом Бригунцу на лоб, но сути уже не поменяешь. Очень трудно переубедить детей. Очень. Ваш Женька скоро будет есть в углу и спать в коридоре. Да, вероятно, мальчик отбивался, я не могу объяснить, что им помешало. Мальчика надо в провинцию. Подальше отсюда. Сейчас тут будут изо всех сил заметать следы. Признать, что ему нужна помощь — значит признать, что произошло чепэ. Два года назад такое было в Барковском детском доме, но, к счастью, мальчика очень быстро усыновили.

— А если этих… насильников… найти, как-то изолировать? Это же кто-то из старших.

— Вы думаете, этим защитите пацана? — усмехнулась Нина Афанасьевна.

Алена мотнула головой.

— Да и не назовет он никого, и никто не назовет. Страх закрывает рты надежнее любого замка, — Нина Афанасьевна мягко сжала руки Алены:

— Пейте лекарство. Я вправила ему вывих предплечья — мне пришлось, хирургу его показывать было нельзя. Недельки через две парень физически будет здоров. Но психика непредсказуема. Как она отреагирует, никто не знает. Хотите к нему?

— Нет! — испуганно вскрикнула Алена.

Она понимала, что сейчас нужна Женьке как никто другой, точнее, никто, кроме нее, ему и не нужен. Но не представляла себе, как войдет к нему и, главное, о чем будет говорить.

Нина Афанасьевна покачала головой:

— Мне казалось, он вам дорог.

И открыла дверь, давая понять, что разговор окончен.

— Что? — переспросил директор. — Вы что-то хотите сказать?

Вот уже два часа он ждал от учительницы взрыва эмоций, слез, обвинений, но та не сказала ни слова. И даже позы не сменила, точно окаменев на стуле. Алена поднялась и, впервые за долгий педсовет, обвела взглядом коллег.