Сусанна Георгиевская - Лгунья

А теперь ответ тебе по поводу совести. Рассуждать, как ты, не умею, школы я не оканчивал.

Есть ли плата за совесть?

Нет.

Есть отплата за жертву?

Нету…

А за любовь?

Не знаю.

Хочется, конечно, человеку мал-маленечко справедливости. Вечно будут люди за это бороться. Это их двигатель.

Помню, был я, значит, демобилизован. Еду в поезде и горько так говорю: вот я, говорю, демобилизовался, а мне стекла не вставили. А стекла, между прочим, вылетели от бомбежки. Наобещали с три короба. И вот вам вся благодарность.

А на соседней полке, значит, едет старик. И вот какой мне дает ответ: «А ты кто такое есть? Ты разве не государство? Вот именно, что государство. С себя и спрашивай, с себя и с таких же, как ты. А с кого ж еще?»

Оканчиваю письмо. Сижу на кухне. Двенадцатый час. Мать спит. Девятый вечер, как прихожу с работы, сажусь и строчу.

Вчера отобедали, сел я писать. А ко мне врываются Ксана и Вероничка. «Напрасно пишешь, отец, поскольку Кира уехала в Африку. Она — за независимость негритянского населения».

Но ежели что (не так ли?), тебе, моя великая героиня, это письмо и в Африку перешлют.

А покуда что остаюсь твой отец.

С уважением

Зиновьев, Иван Иваныч».

Зима раскаялась. Пожалела людей, которым принесла и беды, и горе. Потеплело. Как оно и положено, заблестели оконные стекла. Потемнел снег. Вода потекла с крыш, принялась долбить тротуары. «Кап-кап; свет-свет; побыстрей-побыстрей; так-так». (Ждите к вечеру гололедицу.) Из белизны выпархивали влажные темные пятна деревьев. Их разутые и раздетые ветки причудливо пересекали небо.

…Звонкие голоса детей, скрип полозьев по снежной горке, стук шагов, не смягченных снегом; смех; верещание капель… А всем все равно… Не остановятся, не раззявят рты, по-одумаешь, — оттепель (смотрите барометр!).

Погодите-ка… Вот один, который все же раззявил рот: он сидит у дверей своей мастерской, надев короткую куртку и модную меховую шапчонку, наподобие пирожка. В стеклах его пенсне отражаются времена года.

Часовщик не хозяин времени, он всего лишь его слуга. Однако гляньте на его блещущее пенсне! Он умеет жить, и неплохо жить… Умеет красиво блестеть очками!.. Как здорово он умеет!

Светлая мгла ютится только в пассаже — здании с навесом, который подперт не идущими к делу колоннами Коринфского ордера. Но если податься влево, из переулка, бегущего от центральной улицы, — навстречу выйдут красивейшие развалины.

Часовня!

А может, вовсе и не часовня. Может, бывший костел. Костел или церковь…

Из зыбких теней, какие возникают только на ярком дневном свету, выпархивает таинственность недостроенного. В обрушившихся камнях читается множество форм, из которых как бы не одна не договорена.

Под закомарами — фрески. Они в хорошей сохранности: роспись древнего мастера, должно быть, открылась вновь, когда осыпалась штукатурка, наложенная на фрески при реставрации.

Из рамы поздних напластований, снесенных ветром и снегопадами, выступает ярко-синий платок на черных вьющихся волосах, глаза удлиненной формы — до того безмятежные, что кажутся лишенными выражения, девичий полуоткрытый рот… Плечи — покатые; рука, поддерживающая младенца, скрыта еще не осыпавшейся штукатуркой.

Переулок узкий, горбатые улицы вымощены булыжником. Дома отбрасывают на землю островерхие тени.

Напротив развалин, в одноэтажном доме — певческий клуб. Так и написано: «Певческий клуб». По-русски.

Играют гаммы. Странный звук… Не фортепиано, а фисгармония… Небось досталась клубу от какого-нибудь старого монастыря.

Конец переулку. Впереди — литая парковая ограда. Вот он — домишко Жанны, увенчанный флюгером — «Пеки-буком».

Дверь подъезда широко растворена, оттуда выносят мебель. У фасада стоит грузовик, у грузовика — хлопочущая хозяйка, одетая в стеганку и пуховый платок.

— О-о-о!.. Зольдат! Извините, месье зольдат…

— Здравствуйте! Кира дома?

— …?!

— Вы, кажется, переезжаете?

— Да!.. Нам дали новый квартира… Посередине город. В красивый дом.

— Можно подняться?.. Я бы хотел оставить Кирезаписку.

— Разве месье зольдат не знает, что Кири нет, что Кири уехал?..

— Я… Я ничего не знаю. Я… я болел. После той ночи… В общем, я только сегодня вышел на улицу. В первый раз… А когда уехала Кира?

— Ах, у меня такой нехороши память… Я все забыл, даже адрес наши дорогой Кири…

— Могу вам дать ее адрес.

— Ньет, месье зольдат. Вы не можете дать ее адрес… Кири уехал на острова… О-о-о! Вы, кажется, огорчились?.. Вам не нравятся острова? Так красиво на острова!..

— Простите, пожалуйста… А Кира… Она ничего мне не написала?

— Ньет! — расширив глаза, ответила Жанна и отошла в сторонку. В кузов грузовика укладывали никелированную кровать и обеденный стол.

— Извините, месье зольдат… Бедны, бедны, месье зольдат!.. Ничего!.. На остров так хорошо, так красиво, там весною травка и всякий птиц… И олень, и лодка… Не беспокойтесь… Кири будет там хорошо-Тем временем молодой парень, внук Жанны, осторожно вынес на улицу странный пакет: голубые и розовые изразцы… останки старого очага.

— Познакомьтесь… Мой внук!

И Жанна ласково улыбнулась. Она улыбнулась, и сделалась очень заметна щербина на подбородке, вмятина, след ушиба или ранения.

— О-о-о, месье зольдат!.. Не надо так огорчаться… Жизнь, он такой большой… И такой красивэ… Вы — молод… Время придет — зольдат построит прекрасный город; дворец для хор… Вы ведь будете архитектор!.. Вернитесь, вернитесь, месье зольдат!.. Кири мне дал для вас одну вещь. Вот это кольцо. Кири сказал: «Если придет зольдат — отдайте ему на память это кольцо. Бирюза — победительный камень». Возьмите, месье зольдат!.. И постройте город, чтоб много высоки, много красивэ, высоки дом!

* * *

…В клубе шла спевка. Что-то у них не ладилось. Голоса умолкали. И вдруг — опять:

Тишина. Фисгармония. Хор:

Тишина. Фисгармония. Хор.

Тишина. Фисгармония…

Пробежала девочка. Покатился по грязной мостовой яркий мяч. Прошла старуха, толкая перед собою стул на полозьях. На его сиденье — кошелка. В кошелке — овощи. Полозья взвизгивали по оголившейся мостовой. Матрос. Солдат. Две школьницы, размахивающие портфелями… Но вот — впереди чьи-то ноги в красных чулках — большие… Лодыжка тонкая, походка подросточья, правая нога ступает чуток косолапо. На дороге — камешек, нога осторожно толкает камешек…