Феликс Зальтен - Бемби

— И от этого становится так грустно… — добавил первый.

Они помолчали, затем первый, словно про себя, сказал:

— Но почему же мы должны опасть?

Другой спросил:

— А что будет с нами, когда мы опадем?

— Мы окажемся внизу.

— А что там, внизу?

— Не знаю, — отвечал первый. — Одни говорят одно, другие — другое. Разве узнаешь, где правда?

Они вновь помолчали, затем второй спросил:

— А там, внизу, мы будем что-нибудь чувствовать, сознавать?

— Кто может это сказать? Ни один не вернулся оттуда…

И снова наступило молчание. Затем первый лист с нежностью сказал:

— Не грусти так. Ты весь трепещешь.

— Ах нет! Я только чуть-чуть подрагиваю. Но ведь не чувствуешь себя так прочно, как прежде…

— Оставим этот разговор, — сказал первый лист.

— Что ж… оставим. Но о чем же нам тогда говорить?

Он умолк, затем проговорил тихо:

— И наш черед близок… Чей же раньше наступит черед?..

— Не будем об этом, — сказал первый лист. — Давай лучше вспомним, как хорошо, как удивительно хорошо было нам раньше! Помнишь, как грело солнце, как бурлили в нас соки жизни? Помнишь? А живительная роса в утренние часы? А мягкие, чудесные ночи?..

— Сейчас ночи ужасны, — заметил второй. — И длятся бесконечно.

— Мы не должны жаловаться, — сказал первый лист, — ведь мы всех пережили.

— Я правда очень изменился? — жалобно спросил второй лист.

— Нисколько! — убежденно сказал первый. — Ты нисколько не изменился. Это я пожелтел и сморщился, а ты — ты все такой же красавец.

— Ах, оставь! — прервал первый.

— Нет, правда! — пылко воскликнул второй. — Ты красив, как в первый день. А маленькие желтые прожилочки, еле-еле приметные, очень тебе идут. Уж поверь мне!

— Спасибо тебе, — растроганно прошептал второй. — Я тебе не верю… не совсем верю… Но спасибо за твою доброту. Ты всегда был так добр ко мне! Я только сейчас понял, какой ты добрый.

— Замолчи! — сказал первый и замолчал сам, потому что боль его была слишком сильна. Так, в молчании, прошли часы. Порыв мокрого ветра просквозил лес.

— Ах, вот оно!.. — проговорил второй лист. — Я… — Он потерял голос и, мягко оторвавшись от сука, полетел вниз.

Настала зима…

Мир неузнаваемо изменился. И нелегко было Бемби приспособиться к этому изменившемуся миру. На смену прежнему богатству пришла нищета. Бемби считал чем-то само собой разумеющимся, что его окружали избыток и довольство, что он никогда не знал недостатка в еде, что спал он в прекрасной, убранной зеленью хижине и разгуливал в красивой, гладенькой красной шубке. Но теперь все стало по-иному…

Правда, перемена шла исподволь и поначалу даже радовала Бемби. Он с удовольствием наблюдал, как густой белый туман, по утрам окутывающий поляну, медленно таял с первыми лучами солнца и уносился в чуть голубеющее рассветное небо. Ему нравился иней, заботливо украшавший своей колючей бахромкой все веточки и травинки. С острым волнением прислушивался Бемби к реву своих могучих родичей, северных богатырей. Весь лес содрогался от громовых кличей высокородных. Сладкий трепет охватывал сердце Бемби. "Как все огромно, величественно у высокородных! — думал он. — Их короны — под стать развесистым деревьям, их голоса могут поспорить с громом". Заслышав очередной клич, он замирал в недвижности. Властное желание звучало в том кличе, неистовая тоска, гневное, гордое нетерпение.

И в какой-то момент страх охватывал Бемби. Против воли, эти голоса подавляли его. И хотя он гордился своей благородной родней, их недоступность вызывала в нем раздражение. Он чувствовал себя оскорбленным, униженным, сам не отдавая себе отчета почему. Нет, он никогда не станет искать с ними близости.

Когда же миновала пора любви высокородных и замолк громовый раскат их призывов, Бемби стал примечать и другие вещи. Бродя ночью по лесу или лежа в своей хижине, он слышал неумолчный шорох опадающих листьев. Шуршало, шелестело, потрескивало во всех уголках леса. Нежный серебристый звон беспрестанно изливался с верхушек деревьев на землю. Было удивительно приятно слышать его, просыпаясь, и так хорошо было засыпать под это таинственное, чудесное перешептывание!

Теперь листва покрывала всю землю и при каждом шаге громко хрускала. Весело было расшвыривать ее ногами в разные стороны. Листва шелестела: "Ш-ш-ш-ш!" — нежно, светло, серебристо. Чуткий шорох листвы был не только приятен — он приносил немалую пользу. В эти дни не к чему стало напрягать чутье и слух. Зачем внюхиваться, вслушиваться, если листва издалека предупреждает о всяком подозрительном движении в лесу. "Ш-ш-ш! — сухо и звонко шуршат опавшие листья. — Попробуй кто подкрасться незамеченным!"

Но вот зарядил дождь. С раннего утра и до позднего вечера лил он не переставая; всю ночь напролет шумел и шумел он до самого утра и после короткой передышки вновь принимался лить с освеженной силой. Воздух был пропитан влагой, во всем лесу не осталось ни одного сухого местечка. При каждой попытке ущипнуть травку рот мгновенно наполнялся водой, и стоило лишь слегка потеребить кустик, чтоб потоки воды залили глаза и нос.

Теперь Бемби изведал, как мучительно день и ночь находиться во власти студеных потоков воды. Он, правда, еще не мерз по-настоящему, но он тосковал по теплу и жалко трясся в своей насквозь промокшей шубке.

Листва уж больше не шуршала. Она лежала на земле, мягкая и тяжелая, спрессованная дождем и потерявшая свою чуткость. А затем задул северный ветер, и Бемби узнал, что такое мороз. Как ни прижимайся к матери, ничто не защитит тебя от стужи. Прежде так приятно было лежать в тесноте хижины, чувствуя живое материнское тепло с одного бока, но сейчас это тепло не сообщалось телу, пронизанному ледяной ознобью.

Ветер дул денно и нощно. Казалось, в бешеной злобе хочет он вырвать с корнем лес и унести его прочь или, растрепав в воздухе, уничтожить. Деревья скрипели в могучем противоборстве, они стойко сопротивлялись яростному натиску. Слышался их стонущий треск, слышались громкие выстрелы лопавшихся сучьев, слышался яростный грохот сломленного ствола большого дерева и горестный всхлип, вырвавшийся из всех ран его разбитого, умирающего тела. Затем не стало слышно ничего, кроме ветра: его угрюмый вой заглушил все остальные звуки.

Тут-то и пришла нужда. Ветер и дождь чисто сделали свое дело. Ни одного листочка не сохранилось на кустах и деревьях. Лесные исполины стояли нагие, обобранные и жалобно простирали к небу свои голые коричневые ветви-руки. Трава на лужайке пожухла и стала такой низенькой, будто вросла назад в землю. Голой и бесприютной выглядела хижина. С тех пор как исчезли ее зеленые стены, там уже нельзя было чувствовать себя так надежно, как прежде, к тому же со всех сторон пронзительно дуло…