Энн Файн - Дневник кота-убийцы

Потом мама Элли окунула Шлепа в ведро и хорошенько постирала, а потом прополоскала. Вода стала коричневой. Грязи-то сколько! Потом, то и дело бросая на меня взгляды, словно это я был виноват, они вылили воду и повторили всю процедуру со свежей мыльной пеной.

Элли, конечно, вся изревелась.

— Прекрати, Элли, — сказала ей мама. — Ты действуешь мне на нервы. Если хочешь принести пользу — принеси фен.

Элли поплелась на второй этаж, продолжая всхлипывать.

Я сидел на шкафу и наблюдал.

Шлепа домыли и снова окунули в ведро. Какое счастье, что он ничего не чувствовал. Ему вряд ли понравилось бы такое «измывательство». Когда вода наконец стала чистой, Шлепа вынули и вытерли. Потом положили на газету и призвали Элли с феном.

— Твоя очередь, — сказали они ей. — Сделай ему красивую укладку.

И она сделала. Получилось нечто, доложу я вам.

Наверняка Элли станет всемирно известным парикмахером, когда вырастет. Шлеп и при жизни никогда не был так великолепен.

— Здорово, Шлеп, — кивал я ему, когда шел мимо проверить миску соседского кота.

— Привет, Тафф, — подергивал он в ответ носом.

Мы были добрыми приятелями. Даже друзьями. Так что я обрадовался, что благодаря усилиям Элли он смотрится таким франтом.

— И что дальше? — спросил папа.

Мама поглядела на него так, как она иногда смотрит на меня, только немного добрее.

— Ну уж нет, — сказал он. — Только не я. Нет, нет, нет и еще раз нет.

— Или ты, или я — одно из двух, — сказала она. — Не мне же идти, правда?

— Почему? — спросил папа. — Ты меньше меня. Тебе легче пролезть под живую изгородь.

Вот тогда-то я и понял, что они задумали. Но как я мог их остановить? Объяснить, что ли?

Я же всего лишь кот.

Оставалось сидеть и смотреть.

Я говорю — пятница, потому что они дождались ночи. Часы показывали за полночь, когда отец Элли наконец поднял себя из уютного кресла перед телевизором и пошел на второй этаж. Когда он вернулся, он был одет во все черное. С головы до ног.

— Ты похож на котокрада, — сказала мама.

— Жаль, на нашего кота ни один котокрад не позарится, — проворчал папа.

Я проигнорировал его слова. На это мне хватило ума. Они вместе дошли до двери черного хода.

— Не включай свет во дворе, — предупредил папа. — Еще выглянет кто-нибудь.

Я тоже попытался выскользнуть на улицу, но мама Элли придержала меня ногой.

— Сегодня дома посидишь для разнообразия, ничего с тобой не случится, — сказала она мне. — Хватит с нас неприятностей на этой неделе.

Ой, я вас умоляю, тоже мне секрет! Мне все равно потом все пересказали Белла, Тигр и Пушкинс. Отличные, кстати сказать, ребята. Они все были свидетелями того, как отец Элли крадется через лужайку с пластиковым пакетом, в который был втиснут бедняга Шлеп, аккуратно завернутый в полотенце, чтобы не испачкался. Как он продирается сквозь лаз в живой изгороди и на животе переползает лужайку наших соседей.

— Я все ломал голову — что же это он вытворяет? — говорил потом Пушкинс.

— Загубил наш лаз, — пожаловалась Белла. — Так его раскочевряжил, что ротвейлер Томпсонов теперь в него запросто пройдет.

— У этого господина ночное зрение никуда не годится, — сказал Тигр. — Он целую вечность искал в темноте кроличью клетку.

— И открывал задвижку.

— А потом он запихнул туда старину Шлепа.

— И аккуратно уложил на соломенной подстилке.

— И ушки поправил.

— И соломкой подоткнул.

— Чтобы казалось, будто он спит.

— Кстати, получилось очень натурально, — сказала Белла. — Я бы поверила. Случись кому мимо идти, тот непременно решил бы, что старина Шлеп мирно, спокойно умер во сне от старости.

Они захохотали.

— Ш-ш-ш! — сказал я, — Потише, ребят. А то услышат, а мне не положено сейчас быть на улице. Меня отстранили от полетов.

Они уставились на меня.

— Да ты что!

— Серьезно?

— За что?

— За убийство, — говорю. — Хладнокровное кроликоубийство.

Тут мы все снова покатились со смеху. Прямо-таки застонали от смеха. Последнее, что я слышал перед тем, как мы всей бандой рванули по Бичкрофт-драйв, был звук распахнувшегося окна спальни и вопль папы Элли:

— Как ты выбрался, хитрый зверюга?

Ну и что он теперь сделает? Заколотит кошачью дверцу?

Он заколотил-таки кошачью дверцу. Нет, вы представляете? Утром спустился по лестнице прямо в пижаме и сразу же схватился за молоток и гвозди.

Бам, бам, бам, бам!

Уж как я выразительно на него смотрел! И вдруг он поворачивается и говорит мне без зазрения совести:

— Опля, дело сделано. Теперь сюда открывается — он толкнул дверцу ногой, — а сюда нет.

В обратную сторону дверца действительно не открывалась. Он вбил гвоздь.

— Вот так-то, — сказал он мне. — Выйти — пожалуйста. Ради бога, топай, скатертью дорожка. Причем можешь оставаться на улице сколько угодно, хоть навсегда. Но если тебе вздумается вернуться, не мучайся зря, ничего с собой не тащи. Потому что теперь эта дверца — все равно что улица с односторонним движением, и тебе придется сидеть на коврике у порога, пока кто-нибудь не впустит тебя в дом.

Он поглядел на меня с нехорошим прищуром.

— И горе тебе, Таффи, если рядом с тобой на коврике окажется чей-нибудь труп.

«Горе тебе»! До чего дурацкое выражение. И что оно вообще значит? «Горе тебе»!

Это ему горе.

Ненавижу субботнее утро. Суета, беготня, хлопанье дверей, крики «Ты взяла кошелек?», «Где список продуктов?», «Нам нужна кошачья еда?». Разумеется, нам нужна кошачья еда. Чем еще мне питаться всю неделю? Воздухом, что ли?

Но сегодня все были какие-то притихшие. Элли сидела за столом, вырезая Шлепу надпись на симпатичном надгробном камне из остатков пробковой плитки для пола. Надпись гласила:

Шлеп

Покойся с миром

— Только соседям не показывай, — предупредил ее папа. — По крайней мере до тех пор, пока они не скажут нам, что Шлеп умер.