Владимир Свирский - Спрси у марки

— Ты, профессор, думал, я шучу?! Шалишь! Ты мне пятки чесать будешь! Я на тебе в столовую верхом ездить буду! Я на тебе попахаю! Меряй!

Затаив дыхание, мы ждали результатов экспертизы.

Юраня медлил. Он внимательно рассматривал зубцовую марку, ту, что дал ему для сравнения Оспищев.

— Ну! — крикнул Леха. — Долго ждать?

— Подождешь! — твердо ответил Юраня. — Мне нужен еще один эталон. Ребята, у кого есть такой «Чайковский»?

— Ты что же? Издеваешься надо мной? — взвился Леха. — Я ж тебе дал! Меряй, тебе говорят! Или ты думаешь, что и эта фальшивая? Что же, по-твоему, я ее меньше сделал?

— Нет, эта не фальшивая. Только если по этой мерке мерить, то, действительно, получится, будто беззубцовка ее перекрывает, значит, настоящая, никто зубцов не отрезал…

Он наложил одну марку на другую.

— Ну, ну! Что я говорил? Тут и младенцу ясно: настоящая! — возликовал Оспищев. — Будешь ты на меня ишачить, будешь! Все видали? Все? И нечего больше мерить! Мы так не уговаривались! Если кто даст ему марку…

Еще полчаса тому назад у меня бы и в мыслях не было ослушаться Лехи Оспищева. А тут я не выдержал, бросился к своей тумбочке, достал кляссер, раскрыл и протянул Юране:

— Бери!

Юраня улыбнулся мне одними глазами, вынул «Чайковского» и наложил на него Лехин «раритет». И все увидели торчащие из-под него зубцы!

Теперь Юрасова окружало плотное кольцо, и даже если бы Оспищев решил применить силу, у него вряд ли это получилось.

— Дело вот в чем, — объяснил Юраня. — В некоторых листах у крайних марок поля получились больших размеров, чем у средних. Понимаете? Этим он и воспользовался, взял и отрезал зубцы у крайней марки. Она и после такой операции перекрывала зубцовую марку из средних рядов, вроде той, которую он приготовил для сравнения. Я, конечно, рисковал, ведь и вторая марка могла оказаться меньшей, чем фальшивка.

Он протянул мне Лехину «марку века».

— Сохрани, может, правда, внукам расскажешь!

Все засмеялись и, словно по команде, посмотрели на Оспищева, который продолжал стоять все в той же позе, придерживая сползающую простыню.

Зовут меня Борис Афанасьевич, хотя то, что я Афанасьевич, известно только начальнику, читавшему мою анкету, потому что для всех в лагере, в том числе и для пионеров, я просто Борис. Не знаю, хорошо это или плохо, педагогично или нет. На первом курсе в университете нам еще педагогику не читали. Если честно, то я хотел пойти в лагерь физруком — у меня разряд по настольному теннису, но начальник сказал, что физруком и девушка поработает, а вот в первый отряд никто идти не хочет, хотя именно там в наши дни сталь закаляется! Еще он сказал, что педагог в первом отряде замечательный, но у нее еще не закончена работа в школе, и поэтому недельку — всего одну недельку! — мне придется покрутиться одному.

О том, как я крутился, вы, наверное, уже получили представление из рассказа Славы Бедрикова. Так оно и было: проглядел я Алексея Оспищева. Стыдно сказать, я ведь его своим помощником хотел сделать. Мне нравилось, что ребята его слушаются. Со мной он никогда не пререкался; что ни поручи — все сделает. Спасибо Юране Юрасову, помог разобраться. Оспищева хотели отчислить, но приехала бабушка, плакала, умоляла, говорила, что Алексей тогда снова попадет под влияние какого-то дяди Вити. В общем — уговорила.

Алексей теперь никого не трогал, тронул бы — ему бы так накостыляли… Ребятам смешно становилось от одной мысли, что они его боялись, но злобы к нему я не замечал, даже наоборот — сочувствовали, что ли… Как больному!

А Бедриков с Юрасовым после «Чайковского» сдружились, водой не разольешь. Хлебнул я от этого содружества!

Должен сказать, что марки меня никогда не интересовали. Я не понимал, как можно тратить время на такие пустяки.

Даже история с Оспищевым не поколебала моих антифилателистических убеждений. Света Круглова, наш физрук, та самая, из-за которой я вынужден был закаляться в первом отряде, советовала мне взять несколько уроков у Юрани.

— Поверь, — сказала она мне, — тебе несказанно повезло! Подумать только: троглодитики увлечены марками! И где? В пионерском лагере! Такое случается раз в сто лет! В тысячелетие! Твоя неприязнь — от незнания. Со мной тоже так было. Просвещайся, не жди, когда они сами займутся твоим образованием.

И как в воду глядела. Разговор со Светой произошел за обедом. А после полдника мой отряд онемел. Весь!

Неладное я почувствовал еще во время тихого часа. Уж слишком он был тихим. У меня хоть и небольшой опыт, но я знаю, что в нормальном первом отряде такого быть просто не может! Тут определенно жди подвоха. Жду. Кончился тихий час, сводил я их на полдник. Все вроде нормально, только уж очень они послушные и неразговорчивые. Да, вернулись, значит, мы из столовой. Даю команду построиться: надо идти в клуб, там по плану должна состояться лекция. Вот тут-то и началось! Показал я рукой, как надо становиться, а они, вместо того, чтобы команду выполнять, окружили меня, мычат и на Славу Бедрикова кивают. Подходит ко мне Бедриков и протягивает альбом. Такой, знаете, в котором марки не клеятся, а под целлофановые полоски закладываются. На первой странице — две марки. Одна — с портретом Коперника и с каким-то рисунком, другая — большая. Не поймешь, зачем только такие выпускают, их ни на какой конверт не наклеишь. Кажется, у филателистов они блоками называются. Изображен на этом блоке великий химик Менделеев, а вокруг него — периодическая система.

Спрашиваю: в чем дело'?

Слава в ответ мычит, на марку с Коперником пальцем показывает, потом на себя и вопросительно на меня смотрит. А я ничего понять не могу. Тогда он мне увеличительное стекло сует, гляди, мол, внимательно! Гляжу… Слева — портрет Коперника, даты: 1473–1543…Марка выпущена в 1973 году. Ага, соображаю, значит, к пятисотлетию со дня рождения. Ну и что из этого? Нет, тут определенно какой-то подвох имеется, ради даты, даже такой круглой, они не стали бы марку показывать. Думаю так, а сам «Коперника» продолжаю разглядывать. Справа от портрета — схема Солнечной системы; не такая, как сейчас рисуют, а по старинному изображению, но все равно понять можно: солнце, орбиты планет.

Слава снова на эту схему пальцем показывает, потом на себя и на ребят. Те мычат, головами кивают: правду, мол, Бедриков говорит, мы с ним полностью согласны! А с чем согласны, хоть убей, понять не могу.

Слава с сожалением на меня посмотрел и на Менделеева кивнул: вот, мол, тебе задачка полегче, раз ты такой дебил!

И Менделеев также на меня смотрит и вроде даже сокрушенно своей гривастой головой покачивает.