Бердибек Сокпакбаев - Чемпион

— Дома кончилась мука, и я ездил на мельницу.

— Он обманывает, апай, — сказал Жантас, сидевший рядом со мной.

Я мгновенно обернулся и толкнул его под бок:

— Откуда ты знаешь?

— Вечером, когда я стоял возле ворот, вы вместе с Султаном возвращались с рыбалки.

Еще несколько ребят, видевших наше возвращение с речки, подтвердили слова Жантаса.

— Ты снова взялся за старое! — сказала Майканова. — Если так будет продолжаться, нам придется рас­статься. Скажи, исправишься ты или нет?

— Исправлюсь...

«Д о р о г а я Ж.

Давай дружить, как Козы и Баян, и в дальнейшем вместе возвращаться из школы. А когда я уйду в армию, я буду писать тебе письма.

Жду ответ.

Написал К.»

Прошло около недели, как это письмо я ношу в карма­не. Написать-то написал, а передать его Жанар не могу.

«Какой я робкий, а еще мечтаю стать знаменитым, — упрекаю я себя, — сегодня обязательно передам».

Но этих «сегодня» с каждым днем становится все боль­ше. Несколько раз я даже подходил к Жанар. Но как только моя рука нащупывает в кармане письмо, оно слов­но обжигает меня, и я не делаю самого главного. Нако­нец, я понял, что передать из рук в руки письмо не смогу.

А что если подбросить ей в сумку?

Звонок. Все бегут на перемену. Я остаюсь в классе один, не осмеливаясь подойти к парте, где сидит Жанар. В моем потном кулаке заветный клочок бумаги — письмо. Так проходит несколько томительных минут. Сердце мое гулко и часто бьется.

Наконец — решился. Я встал и осторожно на цыпоч­ках — а вдруг кто войдет — направился к цели. Звонок. Как ошпаренный, я отскочил назад. Как быстро звенит звонок, когда он не нужен...

...Снова перемена. На этот раз я буду смелее. Что бы ни случилось, а письмо будет в сумке Жанар.

Ох, и злит же меня этот домосед — Темир! Уставил­ся в книгу и не выходит из класса, как будто успеет за эти пять минут узнать все на свете. Дома ему время не хватает, что ли! Из-за Темира и эта перемена проходит бесполезно.

Осталась еще одна, а потом мы разойдемся по домам. Неужели я так ничего и не сделаю? Может быть, подой­ти и незаметно сунуть ей письмо в карман? Однако Жанар сейчас носит вельветку без кармана.

Последняя перемена. Мне очень хочется выйти на ули­цу, погонять футбол, но я опять притворился читающим книгу и остался на месте. Мне повезло — Темир, наконец, вышел. Сейчас я совершенно один в классе.

«Не бойся, Кожа! Если сейчас ты не сделаешь того, что задумал, ты настоящий трусишка. Чего же ты сто­ишь? Иди. Вон лежит сумка Жанар».

Я подбегаю на цыпочках к парте Жанар и судорож­но хватаю сумку. Опять неудача. Не могу открыть замок. Пальцы мои дрожат. Я слишком долго вожусь с замком. Кто-то уже подошел к двери. Я быстро кладу сумку на место и выбегаю вон из класса...

На нашей крыше сложено сено. Я лежу на самом верху в лунке, словно птица в гнезде, и ломаю себе го­лову: пойти сегодня на педсовет или не пойти. Там бу­дет обсуждаться вопрос обо мне. Можно пойти, а мож­но и не пойти — пусть делают что хотят.

Отсюда с крыши мне хорошо виден весь аул, его око­лица и даже речка, притаившаяся в зарослях. Вдоль реч­ки вьется дорога. Сейчас она освещена предзакатным солнцем. Вот кто-то едет верхом на лошади. Сбоку у всадника приторочена большая хозяйственная сумка. Та­кая сумка желтого цвета есть и у нас.

Раньше, чем всадника, я узнаю лошадь. Это тот самый саврасый конь, на котором ездит, заведующий молочно­товарной фермы Оспам.

Когда путник въезжает в аул я вижу, что это жен­щина. Она направляется прямо к нашему дому. Кто бы это мог быть? Вот тебе и раз... Да ведь это же моя мама! Я хочу крикнуть ей, соскочить с крыши и броситься на­встречу, но меня останавливает догадка о том, что мама услыхала о педсовете и приехала специально для этого.

У ворот мама слезает с коня. По тому, как саврасый расставил ноги и встряхнулся, я понял, что мама при­ехала спешно. Неужели она все уже знает?

В это время из дому вышла бабушка, волоча за собой сломанный ошак [7] О ш а к — тренога, на которой подвешивается котел. .

— Милат? Здравствуй!

Мама холодно поздоровалась и спросила:

— Что это у вас за ошак?

— Наверное, дети трогали, сломалась одна ножка. Хочу отнести его в кузницу, пусть исправят.

— Что с вами будешь делать, — сердито отвечала мама. — А вы тоже. Зачем он вам нужен? Если не поль­зуетесь, лучше выбросить...

— Зачем же выбрасывать, это тоже вещь. Если хо­чешь знать, этот ошак особенный: от него в нашем доме такое благополучие. Это же память, оставшаяся от мое­го покойного отца.

— Уж если он такой ценный, сдали бы его лучше в музей.

— Я видела ошак и в музее, не лучше нашего...

После паузы бабушка спросила:

— Почему ты приехала? По делу или так просто?..

— От нечего делать, — с иронией ответила мама. — В такое время разве кто просто приезжает? Директор шко­лы прислал мне письмо, сегодня на педсовете будут рассматривать вопрос о нашем хулигане.

Я прилип к сену и не могу шевельнуться. Голова у меня тяжелая, словно чугунная — я не могу ее приподнять.

До меня едва доносится ворчливый голос бабушки:

— Он же не грабил аулы, чтобы его называть хули­ганом.

— Этого еще не хватало, чтобы он грабил аулы. Если будет так продолжаться, от вашего внука можно и это­го ожидать. Он довел свою учительницу до того, что она чуть не упала без сознания.

— Это ты насчет лягушки? Оказывается, учительница сама поручила ловить их. Говорила, вскрывать будут. Не только Кожа, другие ребята тоже ловили лягушек.

— Ну, а кто просил положить лягушку в сумку учи­тельницы?

— Эта негодная лягушка, видимо, сама туда забра­лась... — пыталась защищать меня бабушка. И оттого, что на моей стороне сейчас в целом мире была одна только бабушка, у меня на глазах выступили слезы.

— Нельзя всегда брать ребенка под свое крылышко...

— Подрастет и сам исправится, — продолжала бабуш­ка, — он такой же, как его дядя Сабыр. Тот в таком воз­расте стукнул по голове муллу и убежал. Позднее, когда он вырос, завел семью и сам исправился, а в детстве все мальчишки — озорники...

— И-и-, какая вы наивная, — сокрушалась мама, — какой вырастет из ребенка человек после ваших настав­лений?..

Вдруг в разговор двух женщин вмешался мужской го­лос:

— Благополучно ли доехали, женгей? [8] Ж е н г е й — вежливое обращение взрослых мужчин к старшим женщинам.

Я слегка приподнял голову и увидел директора шко­лы Ахметова.

— Люди с джайляу приезжают какие-то особые, — про­должал директор. — Вы поправились загорели, словно приехали с курорта. Говорят, нынче на джайляу просто замечательно. Я давно собирался съездить туда, попить кумыс, да все лето провозился с ремонтом школы. Вы по­лучили мое письмо?