Геннадий Михасенко - Милый Эп

Я нырнул в снеговорот и захлебнулся. Хорошо! Очень кстати эта заваруха для нейтрализации моего кислого настроения, а что оно кислое, коню понятно, как говорит Шулин.

«Все! – зло думал я, спотыкаясь о желваки застывшей грязи и дробя каблуками лед пустых луж. – Решено! Сегодня объяснюсь с родичами! Хватит морочить людям голову!»

Еще в конце седьмого класса на меня стала накатываться какая-то необъяснимая тоска. Нет-нет да и накатится, прямо на уроке. Уплывают куда-то учебники, лица друзей, доска, растворяются и замирают звуки – я вроде слепну и глохну.

Летом мы с отцом пересекли на машине Западную Сибирь и объездили все русские старинные города: Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский, Ростов Великий – волшебные места; потом я поработал на детской технической станции и развеялся, забыл свои тревоги. Но едва начались занятия в школе, опять затосковал, представив, что не проболей я во втором классе целых полгода, я бы учился уже в девятом, почти в десятом, последнем! Дальше – больше. К Новому году понахватал троек и даже двоек столько, сколько не наскрести за все прежние семь лет. «Ты что, Эп, спятил?» – удивлялся комсорг Васька Забровский. «В чем дело, Аскольд?» – хмуро спрашивали дома. «Опомнись, Эпов!» – в панике восклицали учителя. На новогодние каникулы Шулин пригласил меня в свою деревню. Я поехал. Я любил деревню. Мои бабушка и дедушка по отцу жили в селе, и я класса до пятого каждое лето гостил у них, но потом как-то охладел, а тут обрадовался. Шулинская деревушка Черемшанка мне понравилась. Она стояла в лесу, и мы с Авгой стреляли зайцев прямо за огородами, а за рябчиками и глухарями бегали на лыжах к Лебяжьему болоту. Неделя промелькнула одним днем, и возвращался я в город с холодным предчувствием близкой беды. И точно. На меня сразу же навалилась хандра. Но тут я вдруг понял, в чем дело; оказывается, мне надоела школа. Надоело играть маленького, надоела суета, классные собрания с разговорами в три короба, надоела дорога в школу, даже Август Шулин, ставший за каникулы моим первым другом, опостыливал мне в школьных стенах. Понял я это, и мигом блеснула идея: бежать, дотягивать восьмой класс и бежать без оглядки. Куда – я не знал, но идея эта так подхлестнула меня, что я, ко всеобщему удовольствию, выправил за полмесяца все отметки и на рысях понесся к финишу, лишь по английскому продолжал болтаться между двойкой и тройкой.

И вот тебе – бах! – новая пара. Это уже попахивало двойкой за четверть, а то и за год… Но сейчас все вчерашние и завтрашние заботы утонули в одном ощущении: вырываюсь… И чем дальше отходил я от школы, тем вольнее и радостнее чувствовал себя, как будто постепенно освобождался от влияния какого-то тягостного магнитного поля. Даже снег, похожий на поток силовых линий, начал редеть и ослабевать.

Подняв куцый воротничок плаща и втянув голову в плечи, я свернул в сквер, малолюдный и тихий. Покачивались сомкнутые в верху голые ветки, просеивался сквозь них снег и падал обессиленно и сонно. Словно убаюканный, я закрыл глаза, заранее прикинув, что шагов двадцать пять могу пройти слепо, ни с кем не столкнувшись. Раз, два, три… Услышав мое заявление, мама тотчас же с серьезной вроде бы озабоченностью полезет в свою сумку за стетоскопом, чтобы проверить мое здоровье, как всегда делала, если я хватал через край… Восемь, девять… Отец глянет тревожно, точно уловит неожиданный треск в отлаженном механизме, и в глазах его, как в осциллографах, вспыхнут проверочные огоньки… Хотя отцу сейчас не до меня: его как главного инженера замотала следственная комиссия из-за цокольных панелей новой гостиницы, в которых нашли что-то не то… Я сбился со счета и, вдруг почувствовав, что сейчас наткнусь на какое-то препятствие, открыл глаза.

Это были две девчонки. Запорошенные снегом, прижавшись головами к транзистору, они шли бок о бок, нереально симметричные, как сиамские близнецы. В транзисторе сипло и прерывисто булькала «Лайла» Тома Джонса, и девчонки легкими шлепками то и дело взбадривали приемник. «Перепаяйте контакты или приходите ко мне слушать Тома Джонса!» – сказал я мысленно, не спуская с них телепатического взгляда, но они проплыли, даже не покосившись на меня. Конечно, что им в моей тощей, длинной фигуре! Им Аполлонов подавай!

Однажды я спросил у отца, каким он рос – хилым или здоровым. Отец ответил: доходягой, у бабушки глаза не просыхали, все думала, что помрет; другие мели все подряд, только подноси, а его рвало и от лука в супе, и от сала в яичнице, и от пенки в киселе. И у меня это пройдет, уверил отец, душа вот созреет, и тело включится. Эта философия несколько утешала меня, и я даже порой представлял себя гадким утенком, который вот-вот превратится в лебедя, но всякий раз подчеркнутое безразличие ко мне девчонок мучительно задевало меня. И я тогда остро завидовал классическому торсу Мишки Зефа и его умению смело-грубовато обходиться с девчонками. Сейчас бы он не проскользнул, как я, бледной тенью мимо этих сиамских близнячек, он бы раскинул навстречу им руки, сморозил бы какую-нибудь чушь и, глядишь, слово за слово, познакомился бы. Но я и в компаниях терялся в таких случаях, а чтобы один – простите! Гори они синим огнем, эти гордячки!

Сквер кончился, и на меня опять накинулась метель.

На бетонной площадке против нашего подъезда стоял зеленый «УАЗик» – отцовский. Значит, он дома! Уйти, сбежать! Сейчас проскочу мимо и двором – на соседнюю улицу.

– Здорово, Аскольд! – приветливо крикнул дядя Гриша, папин шофер, высовываясь из кабины.

– Здрасьте! – испугано ответил я.

– Как оно?

– Хорошо! – И свернул к подъезду.

Все нынче против меня. Даже дядя Гриша, всякую свободную минутку глотавший журнальные детективы, тут оказался без журнала.

Слева – лестница вверх, справа – вниз, в подвал. Нырнуть, что ли, туда? Посижу полчасика, погреюсь, да помыслю заодно. Гениальные это люди, строители, – подвал изобрели! Сколько тут было устроено засад, сколько пережито и развеяно страхов, сколько раз нас тут ловили разъяренные владельцы кладовок!.. Восторгаясь подвальной темнотой, теплом и запахом прокисшей капусты, я между тем бешеными прыжками летел наверх.

Открывая дверь своим ключом, я услышал телефонный звонок и бас моего робота Мебиуса:

– Квартира Эповых, минуточку!.. Квартира…

– Аскольд, возьми трубку! – крикнул из кухни отец. – Если меня, скажи выезжаю.

А вдруг из школы? Вдруг Светлана Петровна пожаловалась нашей классной Нине Юрьевне?.. У меня в желудке мигом образовался кусок льда. Я осторожно поднял трубку.

– Да… Да-да… Дома… Его сын… Робот… Самодельный, конечно. Нет, не очень сложно… Еще говорит, что никого нет… Да, сейчас выезжает… До свидания. – Я облегченно опустил трубку. В кухне звякнул стакан, громыхнул стул, и в прихожей потемнело – отец собой перекрыл кухонный коридорчик, через который только и пробивался в прихожую свет. Мама тоже была крупной, лишь от меня освещенность не менялась, точно я был прозрачным. Я щелкнул выключателем и сделал счастливую физиономию, как и положено пай-мальчику при виде родителей. Но родители и не глянули на меня. Они были сосредоточенно-хмуры. Отец подал маме пальто, на миг задумался и стал одеваться сам.