Иван Логвиненко - Багряные зори

Володя выбрался вперед.

Закончив читать, гитлеровец отошел в сторону. Другой немец объявил:

— Слово имеет говорить наш друх, герр Бошко.

— Кто-кто? — волной прокатился гул.

Переводчик поднял голову, хрипловатым голосом бросил в толпу:

— Пан Крайсляндвирт сказали, что будет выступать Божко! — и, повернувшись к нему, подбодрил: — Смелее!

В соломенной шляпе, в праздничном шевиотовом костюме Божко с виду чем-то напоминал простого сельского учителя. Но уже первые слова насторожили людей.

— Господа! — начал Божко так, словно взял и бросил камень в толпу. — Великая Германия кровью лучших своих сынов завоевала вам желанное освобождение. Солдаты фюрера протянули вам руку дружбы и помощи…

— Протянут еще и ноги, — услышал Володя шепот деда Михаила и тут же протиснулся к нему поближе.

— Украина склоняет голову над свежими могилами своих освободителей — немецких солдат, — размахивая руками, продолжает Божко. — Германия и ее фюрер — вот залог нашей победы и справедливости, свободы и благоденствия. На восток идут стальные полки непобедимой немецкой армии, которая принесла вам волю и счастье. Поэтому помогайте кто чем может освободительной армии великого рейха…

Божко внимательно окинул толпу, помолчал и громко произнес:

— Господа! До тех пор, пока солнце ярко светит над нами, большевики сюда больше не придут. Выше голову! Скоро у всех будут закрома, полные хлебом. И у всех у вас повысится интерес к жизни и поднимется трудоспособность. Разве вы забыли, как над нами издевались? Мы не имели никаких прав, ни свободы, ни привилегий! Горько было смотреть и слышать, как в школах калечили наших детей — учили их языку москалей, насаждали свои порядки, ненавистную нам культуру.

— Неправда! Вранье! — выкрикнул кто-то из толпы. — Ты лучше расскажи, что будет!

Над площадью нависла тишина.

Божко покраснел, растерянно посмотрел на немцев, которые не понимали, что произошло, замигал глазами, развел руками и сказал:

— Люди мои, родненькие, это невозможно предвидеть, — и, вконец смутившись, отошел в сторону.

Вперед вышел Кнейзель.

— Честный труд, — осторожно начал немецкий офицер, — спокойствие, дисциплинированность, уверенность в полное доверие немецкой власти — это пока что единственная возможность отдать дань благодарности тем, кто вам даровал волю. Раздел земли теперь невозможен. Колхозы превращаются в общинные хозяйства, в общинные дворы. Немецкая власть назначит вам новых руководителей. Право на частное владение получит каждый, кто честно отнесется к труду. Под единым немецким руководством необходимо объединить все силы, чтобы вовремя закончить жатву и быстро провести осенний сев. Кто будет прятать хлеб, те являются нашими врагами и пособниками партизан. Все! Я кончил.

— Тьфу! — в сердцах сплюнул дед Михаил.

Сходку «закрыл» военный комендант.

— Кто есть вы? — громко, не то спрашивая, не то утверждая, сказал он. — Крестьянски тольпа! Какой скушны, какой хмуры! Нада виселый быть, то есть улибка! Нада иметь виселый лицо, виселый глаза! Да! Ми вам… — подыскивая нужные слова, военный комендант на минуту замолчал, — ми вам… делаем освобождение, ми вам даем работ. За ето ви дольжон нас уважать, помош нам! Виселый нада! России хофорят посьловиц: «Висели тела, висели дух!» Зоо! Так! Мы вас путем люпить, ошен корошо, много люпить путем!

— Что он сказал, дедушка? — не понял Володя.

— Лупить нас будут…

Уже откатился фронт далеко на восток грохотом танков, автомашин, мотоциклов. А над дорогами долго висела густая пыль… Нечем дышать, трудно стало думать. На улицах появились полицаи — с повязками и винтовками наперевес.

На фронт беспрерывно, друг за другом, шли эшелоны. И на всех надписи, рисунки. На одном вагоне нарисован длинный ряд виселиц с телами красноармейцев. А под рисунком коротко и ясно: «Нах Москау!» [5] На Москву! (нем.)

Из дверей выглядывали молодые, улыбающиеся лица солдат.

Железную дорогу немцы особенно тщательно охраняли. Здесь стоял сто шестнадцатый шуцманский [6] Ш у ц м а н с к и й — полицейский батальон. Для усиления охраны в ночное время немцы мобилизовали стариков с посохами.

Всю ночь стоял шуцман с карабином, а через сто метров — дед. Старикам на вооружение выдавали разве что свистки. А когда после бессонной ночи, усталый, голодный, приходил домой охранник, старуха ставила на стол горячий кулеш, подавала ложку:

— Ешь, старый сверчок!

Фашисты были уверены: здесь не то что партизаны — мышь и та не проскочит. И действительно, ни одна мышь не пробежала, а возле Корсуна перед самым эшелоном однажды сверкнул огненный взрыв чуть ли не до низких, осенних туч и полетели под откос тяжелые вагоны с немецкой техникой. Поговаривали, что кто-то из дедов-охранников подложил мину под рельсы. Возможно, и так: свидетелей на такие дела не зовут. А семерых стариков, которые с посохами «помогали» шуцманам нести охрану на том участке, немцы после допроса увезли под Богуслав и расстреляли на рассвете. С тех пор уже никого из местных жителей больше не брали на охрану железной дороги.

Казалось, землю окутал плотный, непроницаемый мрак. Не слышно совсем орудийных выстрелов, никто с самолетов не бросает листовок. А немцы хвастают:

— Москва — капут, Ленинград — капут! Хайль Гитлер! Володя рано ложился спать. Лежал с открытыми глазами.

Припоминал школу. Учительница Мария Тодиевна была у них с первого класса. И сейчас Володя видит — стоит она возле доски, пишет мелом, а класс хором повторяет за ней:

«Мы не ра-бы!»

До сих пор в ушах Володи звенит этот детский хор: «Рабы не мы!» А потом, уже во втором классе, читала Мария Тодиевна рассказ о мальчике, который не предал своей Отчизны, не выдал буржуям военной тайны, и за это они его расстреляли. Жалко, что мальчик не дожил до победы… А как он верил в нее! Похоронили пионера, вспоминает Володя этот рассказ, на зеленом холме, вблизи Синей Реки. «И поставили над могилой большой красный флаг…» — слышит Володя добрый голос Марии Тодиевны.

Уже в четвертом классе, в последнем предвоенном году, прочитал Володя книгу о Метелице. Есть у Володи свой тайник. Там, на чердаке, как вынуть кирпич из душника и просунуть руку чуть вправо, — там лежат две книжки, завернутые в старую материю: о Метелице и «Школа» Гайдара. Он иногда тайком забирается на чердак и возле слухового окошка жадно читает…

Однажды в погожий осенний день вышел Володя за переезд. Безлюдно на улице. Даже куры на дороге не копошатся. А те, что чудом уцелели от немцев, припрятаны подальше от ненасытного глаза. Одни только воробьи чирикают на березе, да сорока стрекочет на груше.