Эдуард Шим - Рассказы прошлого лета

— Ничего я сыгранула, да?

И подмигнула весело Митеньке Грызунову, так и севшему на пол возле каменной ее ноги.

Много было, много казусов…

Довольно долго изобретали, как бы снять Леру в сидячем положении. На очереди была сценка в ресторане: Митя Грызунов (колчаковский адъютант) и Лера-подпольщица сидят за столиком, вино пьют при горящих свечах, флиртуют под ресторанную пошлую музыку; адъютант напивается безрассудно, а Лера вытягивает из него секретные сведения.

Но как согнуть каменную статую, как водрузить ее на стул? Впрочем, кино все может: сделали высокий дощатый помост, в нем прорубили дыру. В эту дыру стоймя опустили Леру, а сзади прислонили спинку от кресла. Полное впечатление, что Лера сидит…

Было трудно опускать Леру в узенькое отверстие, а уж стоять в нем без чьей-либо помощи совсем невтерпеж. И решили снимать быстро, с ходу, с минимальным количеством дублей.

«Мотор!» — скомандовал режиссер. Стукнула хлопушка: «Кадр триста восемьдесят, дубль первый!» Заурчала камера. Лера произнесла свою реплику. Подошел официант, принес шандал с горящими свечами.

И поставил не так, как надо было.

— Стоп!.. — вскинулся режиссер. — Куда?! Я куда просил свечи ставить? Лицо перекрыли актрисе!.. Снова начнем.

«Мотор!», «Кадр триста восемьдесят, дубль два!» Лера опять произнесла реплику, пошел к столу официант, заранее целясь шандалом в указанное место.

У самого стола поскользнулся.

— Стоп!! Снова снимаем!

«Кадр триста восемьдесят, дубль третий!» Сказана реплика, подошел официант, поставил свечи. От его шагов скрипнул дощатый помост, шелохнулся, — упала за плечом Леры спинка от кресла.

— Стоп!! Поставьте скорей, укрепите!.. Начали снова!

«Кадр триста восемьдесят, дубль четвертый!» На четвертом дубле Митенька Грызунов, мучительно переживавший за Леру, взвинченный, расстроенный, вдруг забыл текст, запнулся.

— Снова!

На пятом дубле ошибся официант. Лера стояла, закостенев, ничего уже не чувствуя, только слыша, как под гипсовым панцирем бегут по телу горячие, щекотные струйки пота; свивались в глазах ее оранжевые рваные полосы, крутясь, убегая, сжимаясь в одну слепящую точку… «Может, отдохнете, Лера?» — «Нет, — сказала она, — давайте, давайте, а то я больше не смогу…»

Шестой дубль. Седьмой. Лера машинально отмечала: вот сказаны эти реплики, сказаны эти, официант подошел благополучно, Митя ответил правильно, ну — еще немножко, еще немножко, сейчас конец.

Восьмой дубль, кажется, получился… Все!.. Казалось, весь павильон вздохнул облегченно, заулыбались осветители, помрежи, ассистенты, актеры.

— Стоп!.. — разогнулся над камерой оператор. — Снова.

— Что — «снова»?! Почему?!

— Муха, — скривясь, проговорил оператор, как выругался. — Муха на переднем плане летает.

— Да провались она, трах-тара-рах!!.

— Това-арищи! Зимой, в Сибири, и вдруг — муха! Опомнитесь, господь с вами.

Снимали девятый дубль.

На экране он получился живой, естественный; непринужденно играли артисты, с мягким юмором играли. А Митенька Грызунов со своим оторопелым взглядом, с нервными ошибающимися руками выглядел совершенно как пьяненький белогвардеец.

До сих пор демонстрируется это кино. Смотрят его люди в городах и весях, даже за границею смотрят. В общем-то, вполне приличное получилось кино.

И может быть, сейчас, в эту минуту, идет в каком-нибудь клубе сеанс, — по мерцающей простыне экрана под музыку несутся щегольские саночки, рысак выгибает шею, пластается над ледяною дорогой; хохочет Лера, кокетливо закрывается муфтой, потом выпрыгивает из саней, бежит по склону горы…

И разве существенно, что бежит вовсе не Лера, что это девчонка-дублерша снята на общем плане? Лера и ходит, и бегает, и кружится по экрану; она легка, подвижна, она прекрасна. Кто заподозрит, что это не так?

После смены Митя Грызунов непременно провожал ее домой. Снова плыл длинный бесшумный ЗИС, утюжил белые осевые линии; трое рабочих сидели на корточках возле топчана, четвертый — Митя. И больше всех пугался Митя, бледнел, когда трясло машину, и прежде всех старался успокоить Леру — пустяки, ничего страшного… Усердно втаскивал топчан, покрикивал: «Заноси, подымай ровнее!» На коммунальной кухне варил гастрономовских пупырчатых цыплят, готовил Лере бульоны.

А Лера привыкла к его заботливости, как-то незаметно привыкла. Совсем не стеснялась.

— Мить, у меня спина чешется! — хныкала. И Митя брал тоненький прутик и чесал ей спину под гипсовой скорлупой.

Вечерами вспоминали съемки, поругивали режиссера, гадали, будет ли успех у картины. Митя незаметно впадал в лирику, начинал похваливать Леру, отпускать деликатные комплименты. Лера внимания не обращала. Не тем была занята голова. А однажды обернулась нечаянно, перехватила взгляд Мити — и вдруг сообразила, что Митя, наверное, любит ее. Как-то по-своему искренне, наивно и преданно любит, восхищаясь мужеством Леры и геройским ее поведением… Лучились, испускали свет Митины интеллигентные очки в тонкой оправе: «Ты великая женщина, — утверждали красноречиво, — необыкновенная, замечательная женщина!»

Она так громко расхохоталась, что Митя осекся и отодвинулся даже. Ах, Митя, Митенька, добрый, чистый, неиспорченный человек… Прозрел-таки. Оценил! И уж если полюбил вот такую некрасивую, болящую, засунутую в каменный футляр, измученную и жалкую, то будет всегда любить, что бы впредь ни случилось. Это не легкомысленное увлечение, это серьезное чувство!

— Митька, дай пудреницу! — не переставая хохотать, закричала Лера. — Хотя нет, лучше сразу уйди… Ой, не могу я! Лопну сейчас!

Потом бывало не однажды: вдруг сквозь чьи-то лица — молодые и старческие, знакомые и впервые увиденные, добродушные, свирепые, непроницаемо-холодные — вдруг проступало Митенькино восторженное лицо, преданно блестели очки: «Ты великая, ты необыкновенная женщина!..» — и Лера смеялась в самый неподходящий момент.

Она не могла бы сказать, что Митенька удивил ее или раздосадовал; нет, она без волнения пережила этот курьез. И все же много позднее, спустя целые годы, когда все забылось, когда Митенька женился и дочка у него родилась, когда самой Лере показалось опять, что она влюблена, что настоящий человек отыскался, — сквозь черты этого человека, будто на киноэкране, проглянул все тот же, тот же молодой и восторженный Митенька со слепым, обожающим взглядом. И разом все кончилось…

К осени завершили съемку картины. Братцы, ура, ура, — снят последний план; пустили шапку по кругу, сбегали за шампанским, выпили тут же, на съемочной площадке. Целовались. Режиссер поклялся, что других актрис на версту к себе не подпустит, будет одну Леру снимать. Всю жизнь.