Эдуард Шим - Рассказы прошлого лета

— Ну, не может быть… Какая же ты Ария, ты еще просто Песенка! «Чижик-пыжик». Или просто Аришка. Помочь тебе поливать?

— Тут забор…

— Я перелезу.

— У вас штаны белые, — тоже прищурившись, сказала девочка. — А потом, я уже все полила.

Она засмеялась и пошла к дому, неся лейку в отставленной руке, и по дороге все оборачивалась к Павлу Петровичу, прищуривала глаза, — наверное, игра ей понравилась…

Днем он лежал под кустами, в шезлонге, и незаметно задремал, опустив на колени раскрытый том Гесдёрфера. Проснулся он оттого, что листы книги зашуршали. Кто-то положил ему на колени несколько белых гвоздик. Он поднял глаза — рядом стояла девочка.

— Аришка?!

— Я вам цветы… вот.

— Зачем ты их сорвала? Тебя же заругают!

— Не… — она замотала головой. — Что вы!

— И тебе их не жалко?

— А там много.

Павел Петрович погладил пальцами лепестки. Они были холодные, и казалось, заскрипят, как снежок, если неосторожно сожмешь.

— Знаешь, Аришка, что говорил про эти цветы один очень старый и добрый дедушка?

— Чего?

Павел Петрович перевернул страницу, отыскал нужное место и прочитал:

— «Гвоздика с давних пор пользуется расположением любителей как за приятный запах и разнообразие раскраски, так и за красивый общий вид цветущих растений. У них всегда были горячие поклонники, даже в такие времена, когда прихоть моды отодвигала их на задний план…»

— Это сказка?

— Что ты, это правда… Разве тебе самой эти цветы не нравятся?

— Но мне совсем не жалко! — настойчиво сказала Аришка. — Я шла купаться, потом смотрю — вы спите. Я и взяла.

— Но ведь они на самом деле красивые?

— Ага. Вы пойдете на море?

— Ладно, — сказал Павел Петрович и захлопнул Гесдёрфера. — Пойдем на море, так и быть. Я только гвоздику в воду поставлю.

Море близко, тут же за парком. К нему вела мягкая тропка, и Аришка, подпрыгивая, побежала по ней впереди Павла Петровича.

Пляж был пуст, и море лежало тихое, сонное. У берега оно было желтым, — это просвечивал песок. Дальше вода становилась зеленой, еще дальше — синей, а у горизонта совсем бледнела и сливалась с небом. Дымные облака неподвижно стояли над морем.

На бегу раздевшись, Аришка поскакала к воде. Ноги ее вязли в песке, она размахивала руками, спотыкаясь, и в воду влетела с таким шумом, что веером, будто выстреленные, брызнули от берега рыбьи мальки.

— Платье не оставляй, унесут! — крикнул Павел Петрович, оглядываясь.

На песчаных дюнах показалось двое людей; они спустились к самой воде и пошли по мокрой, твердой, как половица, береговой кромке. Павел Петрович разглядел парня в клетчатой, с разрезами на боках ковбойке и девушку. В руке девушка держала платок, но как-то странно держала… Они приблизились, и Павел Петрович увидел в руках девушки букет гвоздик.

Это были те же самые цветы; он тотчас узнал их.

— Аришка! — позвал Павел Петрович, не отрывая взгляда от девушки с букетом. — Смотри, Аришка, твоя гвоздика!..

— Ага!.. — взбивая вокруг себя пену и повизгивая, подтвердила Аришка.

— Из вашего сада?!

— Не знаю!

— Может, они без спроса нарвали?

— Может!

— Ведь таких цветов больше нигде нет?

— Идите купаться, дяденька!..

— Не хочу я купаться, да и ты вылезай, хватит уже!

Когда, наконец, Аришка вылезла и плюхнулась на песок рядом с Павлом Петровичем, он попросил:

— Ты, пожалуйста, сведи меня к маме.

— Вам еще цветов надо?

— Понимаешь, я хочу их увезти живыми, — терпеливо объяснил Павел Петрович. — Прямо с землей выкопаю, посажу в горшок и увезу с собой в город.

Аришка заинтересованно приподнялась:

— А потом?

— Потом поставлю их на окно. У меня такое большое окно дома есть.

— А потом?

— Ну, будут стоять и цвести. До самой зимы.

— А потом?

— Суп с котом, — сказал Павел Петрович. — Одевайся; где твое платье?

К Аришкиной даче они подошли с другой стороны, и Павел Петрович сначала не узнал ее. Вокруг дачи не было никакой ограды, даже низенького штакетника, — просто росли кусты жимолости, между которыми можно было легко пролезть, стоило только раздвинуть ветки.

Там, где полагалось быть калитке или воротам, стоял вкопанный в землю тонкий столбик. На нем висела жестяная табличка с номером и качался на гвоздике школьный клеенчатый портфель, вероятно заменявший почтовый ящик. Молодая женщина вынимала из портфеля газеты.

— Мам!.. — закричала издали Аришка. — Тут дяденька за цветами!

— Простите, пожалуйста, — застеснявшись, Павел Петрович для чего-то подергал застежку на портфеле. — Вы хозяйка дачи?

Женщина была очень похожа на Аришку, с такими же прямыми белыми волосами, загорелая, худенькая, и смотрела с такой же детской доверчивостью.

— Нет, — сказала она и улыбнулась. — Мы тут все только живем… Ну, жильцы. Дачники.

— А хозяев что, нету дома?

— Это заводская дача. Ну, общая.

— Простите, — Павел Петрович растерянно огляделся и показал рукой: — Ну а вот это все… цветы, земляника, смородина… Это же кто-нибудь сажал, кто-нибудь ухаживает? Сторож какой-нибудь?

— Не знаю, — сказала женщина. — Сторожа нет. Мы вот тут поливали, когда жарко было. А так, чтобы специально, — никого нет.

— Но мы еще землю копали! — напомнила Аришка. — Мам, ну скажи, мам!.. Когда коза приходила и вон там грядку съела. А мы опять посадили.

— Подожди, дочка, не мешай.

— Я некоторым образом цветовод, — нахмурясь и покраснев, сказал Павел Петрович. — Очень люблю цветы и развожу их. И я, признаться, хотел позаимствовать несколько экземпляров гвоздики. Для коллекции. Только не знаю, у кого же теперь спрашивать?

— Господи, да вы просто возьмите! — женщина улыбнулась. — Разве жалко? Тем более, что для коллекции. У нас многие берут просто так.

— Я хотел не сегодня, недели через две.

— Все равно, — сказала женщина. — Приходите, когда захочется. Если мы уедем, другие жильцы вам дадут.

— А уцелеют цветы до тех пор?

— Что вы, там же много! — нараспев сказала женщина, в точности повторив Аришкину интонацию.

Павел Петрович собирался попросить, чтоб гвоздику сберегли, не давали рвать посторонним людям, но теперь отчего-то раздумал. Он простился и ушел, чувствуя непонятное раздражение, почти обиду.

На другой день опять прибежала Аришка, позвала его купаться, но он отказался и все последующие дни разговаривал с ней хмуро, сухо, не замечая или не желая замечать ее удивленных, растерянных глаз.

Он больше не появлялся на соседнем участке, а к забору подходил лишь затем, чтоб проверить, много ли цветов осталось.

Заросли гвоздики редели, но, странное дело, Павлу Петровичу не было жалко. Он ощущал даже какое-то удовлетворение, Когда видел, что удивительный белый сугроб делается все меньше и меньше, словно и впрямь тает на солнце.