Валерий Попов - Слишком сильный

Задрожав, самолет пошел на снижение. Я стал глядеть вниз, хотя там видны были только облака.

— Прилетаем на аэродром Орли? — деловито спросил я Данилыча.

— Да, — Данилыч сосредоточенно кивнул. — Для рейсов внутри страны — в Париже аэродром Орли, для внешних — аэропорт Де Голя.

— Ясно, — солидно кивнул я. Сведения эти надо будет запомнить, как-нибудь ввернуть в разговоре с ребятишками…

Самолет затрясся, покатился. Остановился… Выход здесь, как и в Марселе, был через длинный резиновый коридор. Мы быстро шли со всеми вместе. Приятный, какой-то неземной женский голос сообщил нам, что мы прибыли в самый красивый и веселый город мира — Париж.

Эскалатор нас выкинул в зал, и я с разгону оказался в объятиях Клода. Хотя он объятия и раскрыл, но такой скорости от меня не ожидал. После удара он слегка отстранился и с некоторым удивлением посмотрел на меня, поправил очки, и только после этого мы довольно-таки сухо поцеловались. Собственно, и это неплохо для начала; до этого мы с ним вообще ни разу не целовались, да и виделись всего лишь два раза. По душам вообще ни разу не говорили — но, может быть, здесь удастся поговорить по душам! Потом Клод шагнул к Данилычу, и они вполне уже официально пожали друг другу руки. Потом я стал осматриваться вокруг: все сверкало, шумело, двигалось. Я рванулся к сувенирному ларьку, там висело колоссальное резиновое страшилище — вот подарить бы такое Ирке! Однако Клод вежливо, но твердо остановил меня и, улыбаясь, показал рукой вперед.

«Опять эта спешка!» — подумал я.

Чемоданы уже выплыли из окошечка, мы погрузили их на тележки.

Стеклянные двери разъехались, и мы вышли. Вдоль стеклянной стены Клод подвел нас к стоянке автомобилей. Возле каждой машины был красно-белый столбик с циферблатом наверху, но циферблат этот показывал не время, а деньги: сколько надо заплатить за пребывание машины на стоянке.

— О-ля-ля! — То ли горестно, то ли шутливо Клод потряс кистями рук, потом запустил в скважину несколько монеток. Мы положили чемоданы в багажник, уселись. Вокруг тоже фырчали, поспешно отъезжая, машины с прилетевшими и встречающими. Я засмеялся: мне это напоминало паническое бегство: все, не успев толком поговорить о том, как прошел полет и идет жизнь, первым делом отваливали с этой стоянки, которая, как я понял, стоит недешево.

— Дорогая стоянка? — обратился я к Клоду, с ходу приступая к изучению здешней жизни.

— Почти как место на кладбище! — пошутил Клод, и мы засмеялись. Мы влились в широкий поток машин — шоссе было двенадцатирядное: шесть рядов туда, шесть навстречу. Это был целый город машин: в машинах были и взрослые, и дети, и собаки — все было неподвижно. Потом переключился светофор — и все это плавно, но быстро двинулось. Машины были, в основном, новые, чистенькие, с косо срезанной сзади крышей, похожие на наши новые «Жигули». Асфальт был очень темный и непривычно гладкий. Мы ехали абсолютно мягко, без толчков, поэтому я снова поймал себя на ощущении нереальности — как это было и при прилете в Марсель.

Не было видно по сторонам шоссе ни строительных развалин, ни вырытых канав, ни обшарпанных, развалившихся домов; вокруг все было так же аккуратно, как и на самом шоссе, — аккуратные каменные дома, разгороженные участки. Не было видно и заводов, какие у нас обычно встречаются в пригородах; только стояли огромные светлые ангары с большими яркими буквами на стенах — под ними, наверное, шла какая-то сложная жизнь, — но глаз видел только гладкую поверхность.

Подъехав под эстакаду поперечного шоссе, мы остановились. У каждого ряда машин стояла будочка, и туда надо было отдавать деньги, как объяснил Клод, — на поддержание дороги в хорошем состоянии.

«Бедный Клод! — подумал я. — Где бы я, к примеру, взял деньги на все эти дела?»

Поток машин снова соединился и понесся дальше. Машина Клода была солидная, темно-серая, без ярких деталей, без каких-либо наклеек на стеклах или в салоне.

— Твоя машина? — не удержавшись, спросил я.

— Подарок отца к шестнадцатилетию, — сухо ответил Клод и снова надолго умолк. Я сначала обиделся, но потом смирился.

«А собственно, чем Клоду восторгаться? — понял я. — Ничем особенно ярким я пока еще себя не проявил. Пока у него из-за меня только хлопоты и расходы… Да и в обычной его жизни у него наверняка хватает забот — у каждого человека они есть. Скажем, он приехал бы ко мне в тот момент, когда потерялся Чапа, вряд ли я бы смог думать только о госте и лучезарно улыбаться». Таким способом, через себя, я понял Клода, и обида сразу прошла.

По краям шоссе на пригорках стали подниматься высокие серые дома; я прижимался к окну машины, чтобы рассмотреть их до самого верха.

Вот на боковой стене дома мелькнул большой щит рекламы — огромный цилиндр дезодоранта, из которого вылетают цветы. Дома пошли плотнее — мы уже ехали по длинной улице.

— Улица Великой Армии! — воскликнул Данилыч. — Неподалеку улица Мак-Магона, где мы будем жить… А вон впереди — Триумфальная арка!

Арка стремительно надвигалась, становилась высокой, массивной. Под самой аркой проезда не было — мы объехали ее вокруг. На площадь лучами сходились двенадцать улиц. Мы выехали на очень широкую, светлую улицу. Здесь было целое море машин, но бензином почему-то не пахло, а пахло духами; машины все были чистые, яркие, красивые, грузовиков не было. По очень широким тротуарам шли нарядные мужчины и женщины. Все первые этажи были застеклены — магазины, кафе.

— Красиво! — не удержавшись, воскликнул я.

— Еще бы некрасиво! — улыбнулся Данилыч. — Это же Елисейские поля!

Потом мы выехали на площадь с большим фонтаном в виде чаши, вокруг него белели каменные фигуры.

— Площадь Согласия! — щурясь от счастья, произнес Данилыч. — Уж и не думал, что снова здесь окажусь!

Клод посмотрел на нас, сдержанно улыбнулся и свернул направо. Ясное дело, наши восторги ему слегка некстати, он, может, проезжает здесь каждый день и давно привык.

Мы выехали на набережную. Серые старинные дома и соборы, гранитная набережная и светлая, ярко-зеленая вода.

— Это же Сена! — воскликнул я, вскочил и ударился головой в потолок машины. Клод и Данилыч повернулись ко мне и засмеялись.

— Молодец, здорово соображаешь! — сказал Данилыч.

— А это… Эйфелева башня? — уже более осторожно указал я. На том берегу над домами и дворцами возвышался и словно бы двигался, кружился железный конический скелет Эйфелевой башни.

Мы поехали вдоль длинного зеленого сада за старинной оградой.

— А это — Лувр! — Клод показал на высокое здание, занимающее целый квартал.

— Стой! — воскликнул я, схватив Клода за плечо. Клод затормозил.

— Давай выйдем, пройдем немножко пешком! — умоляюще проговорил я.