Сесилия Джемисон - Приемыш черной Туанетты

— Я не спрашивала его. Я не хочу своими расспросами вызвать мысли о том, что я сомневаюсь в нем. Он сказал только, что не выпускал мышей из клетки, и я верю, что это правда.

— Ну, хорошо, Лаура, не будем больше спорить об этом. Но если я узнаю, что Филипп скрыл что-нибудь, я буду страшно разочарован, что он оказался не таким, каким я его считаю.

— Правда, Филипп любит иногда подшутить, и там, где другие посмеялись бы над его шутками, твоя мать усматривает преступление. Начни только слушать мать, она без труда восстановит тебя против бедного ребенка. Ты уже, кажется, изменил свое отношение к нему. Он уж не интересует тебя по-прежнему.

— Теперь, милая, ты несправедлива. Я не изменился, я по-прежнему горячо люблю Филиппа, но не закрываю глаз на его недостатки и думаю, что он немножко — только немножко — зол на Люсиль. Не лучше ли поговорить с ним осторожно и попросить его не шутить больше над этой глупой, нервной девочкой.

— Расспрашивать его — это высказать недоверие к его словам. Это будет вторая история после той, что произошла с уроками танцев, а я не намерена делать из мухи слона. Единственный выход — забрать отсюда мальчика как можно скорее. Здесь мы не будем спокойны с ним ни одной минуты!

— Не волнуйся, Лаура, — просил мистер Эйнсворт, — как только мы узнаем, что священник вернулся, мы уедем в Новый Орлеан, и может быть то, что станет известно о мальчике, освободит нас от ответственности за него.

Миссис Эйнсворт ничего не ответила, но и она впервые пожалела, что они поторопились взять мальчика, что не учли всей серьезности, ответственности — взять его на воспитание.

На следующий день, рано утром, мадам Эйнсворт услыхала робкий стук в свою дверь. Увидав Филиппа, она была поражена его бледностью, но вид мальчика был весьма решителен. Впервые нарушил он ее уединение, и мадам Эйнсворт почувствовала, что его привело к ней что-то очень важное.

Голубые глаза мальчика глядели робко и умоляюще, хотя губы были крепко сжаты, плечи приподняты, и вся его фигурка была полна отваги.

— Позвольте мне войти? Мне нужно что-то передать вам, — проговорил Филипп глухим, еле слышным голосом.

— Входи, — холодно ответила мадам Эйнсворт. — Я очень занята нынче, но выслушаю тебя. — Она с достоинством уселась за письменный стол и с деловым видом принялась распечатывать письма.

— Мне нужно сказать вам о вчерашнем, — покраснев, дрожащим голосом произнес мальчик. — Было бы дурно не признаться вам. Я все рассказал только вчера вечером мистеру дворецкому. Я не хочу, чтобы вы бранили его, его не за что бранить, ведь он ничего не знал. Я спрятался за дверью, когда он вышел из комнаты, он даже не помогал мне ни в чем, ничего и не видал. Вы не будете сердиться на него? Не будете? — И Филипп с мольбой вперил взор в строгое лицо мадам Эйнсворт.

— Стало быть, Бассет не в заговоре с тобой? — спросила мадам Эйнсворт с легкой насмешкой.

— Он не знал ничего… Потом только он сказал, что поможет мне. Но я не о себе беспокоюсь. Вы можете наказать меня, как следует. Но бедный мистер дворецкий, я люблю его и не хочу, чтобы он был наказан…

— О, я это вижу, вы большие друзья, — сурово бросила старая леди. — Ну, хорошо, продолжай свои интересные объяснения. В конце концов я не понимаю, что за глупую штуку ты устроил!

Филипп с минуту колебался, но собрался с духом и решил рассказать правду.

— Видите ли, Люсиль постоянно так злится на меня, что я хотел… Я хотел только пошутить. Я хотел ее попугать. Но я не представлял себе, что она может заболеть. Я бы не сделал этого ни за что на свете. Я подумал: как было бы смешно сделать мышку и пустить ее на пол.

— Так там было что-то! — вскричала, торжествуя, мадам Эйнсворт.

— Да, было. Они что-то видели, но только не «детей».

— Что же это было? — нетерпеливо допытывалась старая леди.

— Это была мышь, но не живая. Я сделал ее из ваты и хвостик из тесемочки, а вместо глаз — две бисеринки от платья мадемуазель… Я привязал к ней длинную черную нитку и положил мышь в зале на такое место, чтобы Люсиль увидела ее, как только войдет, я заставил игрушечную мышку прыгать, дергая за нитку. А когда я всех напугал, то втащил мышку в комнату мистера дворецкого… Елена замахнулась на мышку зонтиком, но не попала. А тут Люсиль упала в обморок, вошел мистер дворецкий и велел мне поскорей убираться… Как видите, настоящих «детей» там не было. — Филипп вздохнул, облегчив душу рассказом, и в страхе ждал, что будет дальше.

— Вот видите! Вот видите! Какой обман! Какая ложь! — негодующе восклицала мадам Эйнсворт. — А Эдуард еще гордился правдивостью мальчика!

— Это была не ложь, — гордо ответил Филипп. — Я никогда не лгу. Это была шутка. Все произошло от того, что я зашел в комнату мистера дворецкого и не хотел, чтобы на него сердились. Потому-то я и не рассказал ничего вчера. Я очень жалею, что сделал это, и мне особенно неприятно, что Люсиль захворала… Я пришел просить у вас прощения.

— Простить тебя! Это не приведет к хорошему! Я буду настаивать, чтобы тебя строго наказали! Ты должен знать, что со мной нельзя шутить! — говорила в гневе мадам Эйнсворт.

— Что же, пусть! — мужественно ответил Филипп. — Накажите меня, только, пожалуйста, не сердитесь на мистера дворецкого.

— Я поступлю с Бассетом по собственному усмотрению. Я прикажу ему немедленно выбросить этих скверных мышат.

— Вы думаете выбросить «детей» отца Жозефа? — вскричал Филипп. — Они такие смирные и добрые зверьки, и так чистоплотны. Я каждый день чищу их клетку.

— Мне слишком много пришлось волноваться с тех пор, как эти животные поселились в моем доме. — И мадам Эйнсворт решительно отвернулась к столу. — Нечего поднимать шум! Можешь идти. Я занята.

Бедный Филипп! Ему и не мерещилось такое ужасное наказание. Он был в полном отчаянии.

— Они такие крошки! Они не знают никого, кроме меня, и боятся чужих; они могут умереть с голоду или затеряться. Что скажет отец Жозеф, когда я явлюсь к нему без «детей»! Я обещал заботиться о них. Я так люблю их! Они такие маленькие и все понимают, они любят меня! Мне не о ком больше заботиться, мы скоро уедем домой, позвольте им побыть здесь до моего отъезда. О, пожалуйста, позвольте! Я буду так благодарен!

Мадам Эйнсворт вскочила с кресла. Что-то в жалобном молящем голосе мальчика тронуло ее сердце. Это была нотка детского горя, которую она слышала давно, давно… и сердце ее смягчилось. Горячие слезы подступили к глазам, и с минуту она не могла справиться с волнением. Наконец, она сказала взволнованно:

— Хорошо, хорошо, дитя! Пусть будет так! Не безумствуй из-за пустяков. Пусть они остаются, только не заставляй меня больше говорить о них. Ну, вытри глаза, иди в свою комнату и постарайся быть добрее с Люсиль.