Сесилия Джемисон - Приемыш черной Туанетты

— Пойдешь со мной, Деа? — спросил Филипп.

— Я не могу: я должна еще продать «Эсмеральду», — ответила девочка.

Художник с улыбкой посмотрел на детей.

— Итак, у тебя есть еще «Эсмеральда», а тебя зовут Деа? Где же Гомо, волк?

— Гомо спит; но он не волк, а только волкодав…

В это мгновение Гомо, услыхав свое имя, вышел из-под стола и стал обнюхивать незнакомца, который ласково погладил его по голове. И старый пес, одобрительно помахивая хвостом, вернулся на свое место возле Лилибеля.

«Право, — думал художник с удивлением, — это прелюбопытно! И дитя и собака словно только что сошли со страниц Виктора Гюго!»

В это время Селина за спиной Деи жестами показывала, что скульптор по воску немного помешан на великом французском писателе, и художник понял: бедный, больной человек, — болен и душевно, — с ребенком на руках, который для него и подруга и товарищ.

Поразмыслив, художник ласково сказал:

— Дитя мое, если ты согласишься ходить ко мне в мастерскую, то будешь получать за это плату, а статуэтки твои я буду покупать и впредь. Я не долго задержу тебя, и это будет лучше, чем простаивать целые дни на улице.

— Да, сокровище мое, ты так и сделаешь! — вмешалась Селина. — Ты поняла? Господин художник будет платить тебе, и у тебя будет вдоволь денег для твоего бедного папы!

Деа подумала и нерешительно отвечала:

— Боюсь, что папа́ это не понравится. Я спрошу его, но сейчас я должна идти домой; мне непременно нужно бежать скорей к папа́.

— Деа не может решиться сейчас, — вставил, словно извиняясь за нее, Филипп, — но завтра она, пожалуй, придет. Я постараюсь привести ее, сударь!

— Спасибо. Я живу вон в том большом доме, напротив. Спроси сапожника во дворе, и он покажет тебе дорогу в мастерскую Эйнсворта. — Художник, продолжая разговаривать с Филиппом, протянул пятидолларовую монету Дее.

— О, сударь, я так рада! Я постараюсь прийти; когда папа́ узнает, как вы добры, может быть, он позволит мне пойти. Можно принести и «Эсмеральду»? Вы ее купите?

— Да, я куплю «Эсмеральду», — ответил художник с улыбкой, — Ты найдешь во мне хорошего покупателя, если будешь носить свои статуэтки в мою мастерскую.

— Я приду завтра, приду! — воскликнула девочка решительно. — Теперь, Селина, дайте мне мою корзину. Я побегу скорей к папа́.

— Не волнуйся так, сокровище мое, не волнуйся, — успокаивала ее Селина, протягивая корзину, — и не беги, не то у тебя заболит голова и ты не сможешь приготовить обед для твоего папы.

— Я должна, должна бежать, Селина! — воскликнула Деа. — До свидания, сударь! До свидания, Филипп! — И со счастливой улыбкой она выскочила из-за стойки и побежала по Королевской улице в сопровождении Гомо. Казалось, умная собака понимала состояние своей маленькой хозяйки, потому что была теперь так же резва и подвижна, как раньше — безжизненна и вяла.

— О, сударь, какое вы сделали доброе дело, купив эту фигурку! — благодарила художника Селина, глядя вслед Дее. — Бедное дитя, она так обрадовалась, что не могла устоять на месте и, как видите, побежала к отцу: он еще не завтракал нынче.

— И вчера не ужинал, — добавил Филипп. — Деа очень скрытна, — но я всегда знаю, когда им нечего есть.

— Как? Возможно ли это? Нечего есть! Неужели они так бедны? — воскликнул художник. — И никого нет, кто бы о них позаботился?

— У них нет никого, — ответил Филипп. — Они приехали сюда из Франции, когда Деа была еще малюткой; мать ее вскоре умерла, а отец болен с той самой поры.

— И этой бедной крошке приходится заботиться о нем! — вздохнула Селина. — О, сударь, покупайте почаще у этой маленькой сиротки!

— Непременно, непременно! Я подумаю, не удастся ли мне прийти к ним на помощь, — задушевно промолвил художник. — Я поговорю с моими друзьями. Приведи ее ко мне, Филипп, и я соображу, что можно сделать. — И, попрощавшись, он ушел, осторожно прижимая к себе фигурку Квазимодо.

Филипп провожал художника восхищенным взглядом, пока его высокая фигура не скрылась во дворе ближайшего дома. Затем Филипп повернулся к Селине и сказал серьезно:

— Никогда бы я не подумал, что художник, рисующий картины, станет разговаривать с нами! Я ни капельки не боялся его! Знаете что? Я непременно пойду к нему и попрошу научить меня рисовать!

— Он так богат! Он часто будет покупать статуэтки! — повторила Селина с нескрываемым восторгом.

Много лет назад, когда красивые здания еще были большой редкостью во французском квартале Нового Орлеана, креолы Урсулинской улицы очень гордились домом Детрава. Это был большой белый дом, с расписными колоннами и большими прохладными верандами, совершенно скрытыми от улицы. Вокруг дома тянулись лужайки и аллеи из роз; от любопытных взоров соседей их укрывал высокий кирпичный забор с розовой штукатуркой. По обе стороны больших железных ворот возвышались массивные колонны, поддерживавшие фигуры отдыхающих львов. В лапах каждого льва красовалось по заржавленному пушечному ядру, которые привез с поля битвы при Чалметте генерал Детрава; он и построил этот красивый дом, где поселился, закончив службу.

Многие годы двери дома Детрава были гостеприимно раскрыты, и не одна пожилая дама вспоминала свой первый бал у Детрава, как самое замечательное событие своей жизни. Одно поколение сменялось другим, и мало-помалу обитатели дома Детрава уходили из жизни; остался последний представитель этого рода, Шарль Детрава, богатый владелец сахарных плантаций, который предпочитал жить в деревне.

Долгие годы дом Детрава стоял заколоченным, был необитаем; но однажды зимой его вновь открыли по торжественному случаю — в связи с первым выездом в свет единственной дочери владельца, прелестной Эстеллы Детрава, только что возвратившейся из доминиканского монастыря, где она воспитывалась. Этот праздник навсегда запомнили те, кому выпало счастье попасть на него. Это была последняя зима перед гражданской войной, едва ли не последний веселый сезон, после которого наступили годы страданий и разорения.

Одним из первых добровольцев Союзной армии был Шарль Детрава. Он ушел со своим полком, чтобы больше не вернуться, оставив жену и дочь в уединении деревенского дома. Вскоре после отъезда мужа госпожа Детрава умерла, и Эстелла осталась одна, если не считать нескольких родственников, которые жили во Франции и с которыми она никогда не виделась. Затем пронесся слух о ее замужестве, но за кого она вышла замуж — никто не знал. В то трудное время мало кто о ней думал, и когда на Урсулинской улице вспыхнул пожар, уничтоживший прекрасный дом Детрава, все были потрясены, узнав, что в пламени погибли молодая мать с ребенком и няня. Ранее никому не приходило в голову, что в доме жили люди и что Эстелла Детрава, потеряв мужа в схватке неподалеку от их плантации, бежала под кров заброшенного городского дома. Она приехала сюда с ребенком и няней накануне пожара, и только один или два торговца, знавшие о ее приезде, знали о гибели целой семьи.