Борис Раевский - По следам М.Р.

Ребята внимательно следили, как Георгий Христофорович укреплял на планшете один из листков. Передвигая зажимы, он постепенно, очень осторожно натягивал бумагу все туже и туже.

«Только бы не лопнула», — беспокоился Генька.

— Главное — все складки убрать, чтоб ни одной морщинки не осталось, — объяснил реставратор. — Иначе «фотография тени» не получится.

«Фотография тени?» — Оля подняла брови.

Натянув бумагу, Георгий Христофорович включил прибор и погасил свет в лаборатории. И сразу открылся объектив фотоаппарата, зажужжал небольшой моторчик, завертелись колесики и лампа двинулась по рельсу вокруг планшета. Пучок света, выбивавшийся из щели, падал на страницу под небольшим углом, разливаясь по ее поверхности.

— На наше счастье, — продолжал объяснение Георгий Христофорович, — у Рокотова был твердый карандаш. Писал он с сильным нажимом, от этого на бумаге остались вмятины. Графит осыпался, но следы от нажима все же уцелели…

— Какие следы? Ничего же не видать?! — недоверчиво заметил Генька.

— Это только так кажется. Следы есть. Вот сейчас лампа объедет вокруг планшета, осветит бумагу, а во вмятины от нажимов луч не попадет. Тени в этих вмятинах мы и снимем.

Прошло две минуты. Лампа, завершив объезд круга, вернулась на свое место и погасла. Одновременно захлопнулся затвор фотоаппарата. Георгий Христофорович снова включил свет в комнате.

Отпечатки снимков были еще совсем влажными, когда Георгий Христофорович разложил их на столе. И все-таки ребята сразу заметили, что в промежутках между известными им словами появились новые линии. Кое-где они были чуть видными, расплывчатыми, но в некоторых местах, сплетаясь, образовывали буквы, а те складывались в слова.

— Здорово! — не удержался Генька. — А помнишь, Витька сомневался: ничего, мол не выйдет. Вот скептик!

— Генька! — предостерегающе прошептала Оля и незаметно дала ему щелчок.

— А что? Скептик — не ругательство. У кого угодно спроси, — тоже перешел на шепот Генька.

Целые фразы, состоявшие раньше из отдельных обрывочных слов, теперь можно было прочесть от начала до конца. Затаив дыхание, читали ребята рассказ Рокотова об уходе Ильи: струсил Илья и, когда в излучине реки, видневшейся с перевала, показались казачьи заимки, покинул товарища, не попрощавшись…

На другой странице выступили подробности о сохатом. Животное сорвалось с высокой скалы, на которой росли три гигантских кедра.

Раскрылась и запись об отце Егора. Когда-то ребята долго ломали головы над ней.

«Верно ли, что его отец…..заправляет?»

Чем заправляет? Кем заправляет? Заводом? Шахтой? Банком? Или, может быть, батальоном? Инженерами? Полицией?

Выяснилось совершенно неожиданное: заправляет он… сектой!

— А что это такое? — подняла брови Оля.

— Религиозная община, — кратко пояснил Георгий Христофорович. — В церковь сектанты не ходят. У них свои обычаи и порядки. Темные люди, фанатики…

Это было все равно непонятно, но Генька, чтоб не подрывать свой авторитет, солидно промолчал. И лишь записал это слово в блокнот: «Потом узнаю».

Больше всего Геньке хотелось прочитать те строчки, из-за которых он стал героем «Крокодиленка». И когда штрихи появились между обрывками слов, Генька еще раз убедился, какую глупость он тогда сморозил.

Совсем не о закопанном оружии и не о печатном станке писал Рокотов. Его продолжала беспокоить та же мысль: «Важно его найти. Без него не докопались бы до наших встреч у ворот Лаврентьевской церкви».

Да, Генькины раскопки были явно ни к чему.

К сожалению, на последних листках, исписанных Рокотовым уже в пещере, пробелы между словами так и остались незаполненными. Несколько еле заметных штрихов — вот и все, что появилось на снимке.

— Почему так? — огорчилась Оля.

— Нажимы стали слабее. Рука, вероятно, обессилела. Видите, строчки съезжают: карандаш еле касался бумаги.

— Э-эх! — горячо воскликнул Генька. — Он так старался! Из последних сил! А нам не прочесть!

— Ничего не поделаешь. И у нашей науки свои границы, — Георгий Христофорович даже немного обиделся. — Вот на слипшихся листках текст, кажется, сохранился. Кстати, — обратился он к Оле, — узнайте у Кати, как там…

Оля с удовольствием побежала выполнять поручение. Ей давно хотелось потолковать с лаборанткой.

— Катя, дай мне самой, а? — расхрабрившись, попросила она. — Ну, хоть совсем немножко. Я только попробую. Тихонько-тихонько.

— Что ты?! Нельзя!

— Ну, Катя, ну миленькая! — взмолилась Оля. — Я так аккуратно!..

Катя оглянулась по сторонам. В цехе почти никого. А глаза у Оли такие просящие…

— Ладно, — кивнула Катя. — Только ты поосторожнее. Главное, не нажимай, не напрягай руку. Бумага должна сама поддаваться.

Взяв рамку с листками, опять побывавшими под паровой струей, Оля убедилась, что большая часть клеевидной массы уже удалена. По краям страницы полностью отделялись одна от другой, и только самая середина их оставалась склеенной.

— Ланцет не бери, порежешь бумагу. Попробуй шпателем, — посоветовала Катя.

Оля осторожно просунула между листками шпатель, бумага чуть-чуть поддалась. А ну еще: и опять небольшое продвижение. Стоп, застряла. Нет, надо только переместить шпатель немного в сторону. Вот так, теперь снова пошло. У Оли даже дух захватило от удовольствия: ведь никто из красных следопытов еще не вскрывал запечатанных временем листов.

Стараясь продвинуть шпатель еще дальше, Оля левой рукой приподняла повыше отделившуюся часть страницы. Так. Еще немножко.

И вдруг бумага стала отклеиваться как-то слишком легко, почти не оказывая сопротивления.

Катя, внимательно следившая за Олиными руками, заметила, как шпатель ушел в щель сразу чуть не на целый сантиметр.

— Постой! Покажи-ка! — остановила она девочку и, взглянув на ее работу, мгновенно помрачнела, отобрала у Оли шпатель и отодвинула ее от стола.

— Говорила: не нажимай! А ты…

— Так ведь, Катя же… Оно само… И посмотри: бумага-то цела, дырки никакой нет.

— Еще дырку захотела! И так беды хватает: отслойка началась.

— Какая отслойка?

— Известно какая… Ты шпатель не в клей вдавила, а в бумагу, от нее лоскуток и отслоился. Теперь на одной стороне получится плешинка, на другой — присохший лоскут.

— И ничего прочесть нельзя будет?

— Конечно! Придется делать пересадку: отщепить лоскуток и на старое место приживить.

И Катя снова занялась работой, так же спокойно и аккуратно, как всегда. И никому ни слова, вот молодец! А если бы Генька узнал, досталось бы Оле!..

И вот, наконец, наступил долгожданный день, когда последние непрочитанные листки из рокотовского дневника, освобожденные от клея и плесени и отделенные друг от друга, легли перед красными следопытами.