Радий Погодин - Лазоревый петух моего детства (сборник)

— Явился — лапок не замочил. Какой джентльмен. — Она посмотрела на боцмана, хмыкнула себе под нос.

Надя налила молоко в тарелку, поставила на пол. Она брала щенков одного за другим и тыкала их в молоко носами. Щенки фыркали.

— Ишь воеводы. Ишь с носов слизывают. Ишь фырчат. А мы поднесем вас аккуратненько к самому молоку поближе. Близенько поднесем и подержим.

Щенки пыхтели, залезали в молоко лапами, огрызались и, как все неразумные малые существа, помогали себе в этих действиях языком. И вдруг один за другим принялись лакать.

— Поехали, — сказала Тамарка.

Щенки толкались, брызгались и наконец погнали тарелку из угла в угол. Наевшись, они напустили луж и, волоча вздутые животы, заковыляли к Злодею. Урча, повозились возле его брюха и уснули.

— Нужно их утопить, — сказал молчавший все время боцман. Пустозвонят только и на людей лают. — Уловив затвердевшими от гордыни ушами неодобрительную тишину, боцман насупился. — И чего это у людей такая симпатия к собакам? От них антисанитария. Вот дельфины — это приматы.

Сережка фыркнул было, но, перехватив поскучневшие взгляды Нади и начальника, уставился в дверь, в лужу перед порогом.

Тамарка присела на корточки и, ничуть не страшась Злодея, взяла щенят на руки.

— Мне один студент, между прочим второкурсник, объяснил, что собаки это последнее звено, связывающее бескорыстно человека с природой. Все остальные связи — чистое потребительство… Не сомневайтесь, щенят я хорошим девчонкам раздам. — Проходя мимо боцмана, она выпалила ему в лицо: — Еще с поцелуями лезешь, авантюрист.

Боцман стал как бы хлипче, как бы ушастее.

— Я без умысла…

Тамарка, попрощавшись, ушла. Боцман за ней поплелся.

Начальник тоже пошел. Остановился в дверях и вдруг засмеялся наверное, освободился от груза своих временных тягот. Кадык его двигался вверх-вниз, как поршень машины, набирающей ход.

— Спите. Ночью опять ливень будет.

Девушка шла вдоль берега. Сумку с туфлями и другим дорожным припасом тащил Сережка. Начальник шагал налегке. Впереди, оборачиваясь и торопя остальных лаем, бежал Злодей.

Ноги оскальзывались на размытой ночными дождями глине. Тысячи красных русел и руслиц змеились между трав и кустарника; по ним еще бежала вода, она звенела со всех сторон, порождая в Сережкином воображении картину: голубые и зеленые лошади холодных тонов, красные глиняные горшки, пестрые усатенькие свистульки и девушка, которая куда-то уходит. «Еще мужика нужно темного», — подумал Сережка. Но темный мужик никак не влезал в композицию.

Сбежав с откоса, тропинка пошла к котловинке, заросшей осокой. Вчера котловинка была сухой, сейчас здесь разлилось озерцо, его питал шумный ручей, собирающий воду со всей покатой к этому месту земли.

Злодей топтался у края озерка. Девушка почесала ему за ухом, попрощалась с начальником и Сережкой, перекинула сумку через плечо и пошла по тропинке вброд. Вода едва доходила ей до икр. Злодей заметался по берегу, он скулил, нюхал воду, но ступить в нее не решался.

— Злодей, ко мне! — позвала девушка.

Злодей побежал вдоль ручья, пытаясь отыскать место, где перепрыгнуть можно, вернулся и снова забегал, дрожа и крутя хвостом. Наконец он шагнул в озерцо двумя лапами. Вода, сверкавшая, как сгущенный свет, сквозь который видны были девушкины следы, и трава, и столбики подорожника, почернела в его зрении, завилась, грохоча, потянула его в глухую, разрывающую грудь пучину. Злодей завыл.

Девушка взошла на противоположный бугор и, перед тем как скрыться, уйти насовсем, крикнула:

— Злодей, ко мне!

Злодей нырнул в черную пучину и летел сквозь нее, ничего не видя и не дыша. Вот-вот Злодеева грудь разорвалась бы, но он выскочил на тот берег, хватил воздуха судорожно, с хрипом и побежал на вершину бугра. И пропал за кустами, всхлипывая и скуля от радости.

Начальник вздохнул и сказал накатистым, бодрым от тоски голосом:

— Ну, Ван-Гог, о чем задумался, брат?

— Темный мужик в картину не помещается, — искренне сокрушаясь, сказал Сережка. — И я тоже…

— Ты поместишься. — Начальник положил ладонь на Сережкину голову и вдруг почувствовал, что с его глаз сошла пелена, образовавшаяся от неестественности его положения, что снова зажглись светофоры на его пути, пропахшем огнем и железом. — Я тоже сегодня уйду, — сказал он. — Я уже по металлу соскучился… Не знаю, гений ты или нахал, но ты ко мне в кузницу приходи, вот там действительно красные лошади обитают…

Хорошо родиться в Москве, в Ленинграде, а также в других исторических городах: в Новгороде, в Ярославле, в Севастополе, во Владивостоке и так далее.

Имеются на Руси и деревни прекраснозвучные. Кудиверь, например, или Выдумка, на ласковой речке Алоли.

Приятно сказать:

— Я из Выдумки.

А если из Синерылова? Из того самого.

«А и птицы-то в нашем селении Синерылове поют нехорошими голосами, будто смеются… Царь-государь, разреши ты нам, христианам, переменить прозвание».

Царь резолюцию накладывает мелким почерком:

«Разрешаю переменить цвет».

— Ну царь! Ну сатирик!

— Ужо погоди…

Родиной студентки Наташи были Горбы.

Вопрос . Скажите, пожалуйста, милая Наташа, где вы родились-выросли?

Ответ . В Горбах.

Вопрос (с ужимками и ухмылочкой). В Горбах? Это как же понять?.. А, простите, в каких горбах? Неужели в верблюжьих? Ха-ха…

Вот чего Наташа всегда опасалась. И сердце у нее заранее щемило от обиды. Что стоит, например, человеку, родившемуся в Париже, насмеяться над ее незадачливой родной деревней, а следовательно, и над ней, студенткой Наташей?

Название свое — Горбы — поселок, естественно, получил от пока еще не сосчитанных горок, пригорков, холмов, бугров, угоров и косогоров, на которых он, по Наташиному мнению, бестолково расположился. Со всех четырех сторон его окружали поля, леса, чистые болота и небольшие озера, глядящие в небо простодушно и без боязни. Посередине поселка протекала река (подробно описанная в шестой главе).

Взять хотя бы старую деревянную церковь, давно ослепшую и оглохшую. Словно старуха нищенка, присела она на бугре отдохнуть и не поднялась больше. Только ниже склонилась. Спадает с ее истощенных плеч дырявый платок. И уже близок час, когда она сама упадет наземь.

Приезжали ученые-архитекторы, грозили перевезти эту церковь в областной центр для создания музея старинной архитектуры.