Алексей Коркищенко - Лошадиные истории

— Давай его сюда! — крикнул. — Скорей!

Кряжев вскинул Григораша к нему на руки, хлопнул коня по крупу.

— Гони, Дрогаев! Вывози Ваню.

Сам загородил дорогу коню, бежавшему без всадника, прыгнул на него и, взяв в руку автомат, поскакал за отрядом.

Лава кавалеристов, не задерживаясь, продолжала катиться дальше. Сильные взрывы, сопровождаемые всплесками белого пламени, раздавались по всей станице. В одной стороне раскатисто ухнуло, и к звездам поднялся, клубясь, багровый грибовидный столб огня — это бойцы подорвали базу горючего. В другой стороне рвануло так, что качнулась земля — это взлетел на воздух склад боеприпасов. Уничтожив охрану, пятый эскадрон быстро выводил из станицы освобожденных узников в балку, где их ждали запасные кони.

Среди освобожденных был и Петька Середин. Его вез на коне пожилой всадник. Плохо было Петьке. Рана загноилась, нога опухла и онемела. Петька в забытьи бормотал:

— Дядя, скажи командиру… Лукьян Корнеевич пропадает… раненый… диверсант напал… Там племенные кобылицы с жеребятами… Там, у колодца… в балке… Спасайте… скажите командиру.

— Не беспокойся, парень, у нас кобылицы с жеребятами. Целы они… Дочь нашего командира полка сберегла, пригнала их. А Лукьян Корнеевич помер. Леля похоронила его.

Но до затуманенного сознания Петьки не доходили слова казака, и он продолжал бормотать:

— Дядя, скажи командиру… Дед Лукьян… косяк… у колодца…

— Бедный паренек, совсем извелся.

Пятый взвод первым ушел в плавни, сопровождая освобожденных.

А позади, над станицей, вспыхнули разноцветные ракеты — то был сигнал к отходу. Эскадроны один за другим ушли в предрассветную мглу. Операция прошла успешно. Атака длилась недолго. Она была, как и приказал комдив, «быстрой и сильной, как удар молота».

Кряжев и Лошадия заглядывали через раскрытое окно в комнату, где спала Леля. Она отсыпалась третий день. Контузия у нее понемногу проходила. Голова меньше кружилась, и слух наладился.

— Леля, да Леля же! — будил ее Кряжев. — Проснись. Сколько можно спать? Посмотри, кого я тебе привел. Ты слышишь, Леля Дмитриевна?

Сквозь ресницы она увидела белую стену, на которую падал солнечный сноп, пробившийся сквозь кружевную крону акации. И вдруг на стене солнечные лучи нарисовали сказочно-красивого золотисто-красного коня с белой звездой на лбу и белыми ногами…

Конь мчался по желтому-желтому сурепному полю, и на нем, держась за его развеянную по ветру гриву, сидела она, взрослая Леля, сероглазая и стройная, как мама, на ней было шелковое длинное платье, которое, как и ее длинные каштановые волосы, ветер перевивал с золотой гривой коня. Степные орлы парили в синем небе, по которому плыли белые сверкающие облака и которое звенело жавороночьими колокольцами. Она скакала по цветущей сурепке к горизонту и, по-дикарски веселясь, пела что-то безумно радостное. А ее догонял на белом коне Шура Кряжев в бешмете с серебряными газырями и в папахе с малиновым верхом.

Он звал ее:

— Леля-а-а! Да Леля же!

Она обернулась, весело хохоча.

— А ты догоняй!

Он догнал ее, и они поскакали стремя в стремя. Выехали на курган, откуда открывались неоглядные разноцветные дали, но тут из белого облака вдруг выпал черный самолет. Пронзительно воя и увеличиваясь в размерах, он падал прямо на них, закрывая белый свет. Небо тотчас потускнело, облака стали грязными, и желтые цветы сурепки почернели.

Леля заплакала от страха, но тут в руках у Кряжева оказалось невиданное длинноствольное ружье. Он очередями застрочил по черному самолету. Тот взорвался в воздухе и мелким, легким мусором осыпался на траву. И тогда небо снова стало синим-пресиним, облака — белыми-пребелыми, а степь — желтой-прежелтой. И снова в поднебесье запели жаворонки.

Кряжев повернулся к девушке, то есть к ней, взрослой Леле, и сказал:

— Не плачь, ласточка! Успокойся. Видела, как я его бабахнул?

Она посмотрела на Кряжева с восторгом и заплакала освобожденно, сладостно, легкими слезами и тут увидела: из-за кургана выехали всадники. Она узнала их! Это были мама, бабушка Вера и дед Лукашка…

— Да проснись ты, Лелька! — сказал Кряжев. — Чего ты мучаешься?

И золотистый конь, на котором она сидела, заржал призывно, ласково.

И Леля, наконец, проснулась, села на постели, судорожно всхлипывая. Увидела перед собой белую стену с солнечными кружевами.

— Ну, успокойся, Леля!.. Что ты так разревелась? Спишь и плачешь, а я тебя никак не могу разбудить.

Она обернулась и в распахнутом, залитом солнцем окне увидела обеспокоенного Кряжева и Лошадию, которая нежно, зовуще ржала и тянула голову в комнату, к ней.

Глаза у Лели ожили, лицо прояснилось, хотя она еще продолжала всхлипывать.

— Что же тебе такого страшного приснилось? — спросил Кряжев.

— Тебя видела во сне…

— Неужели я такой страшный? — удивился он.

— Нет, вовсе не страшный.

— А что ж — я плохо тебе приснился?

Она в упор, молча, разглядывала его, будто в первый раз видела.

— Нет, хорошо приснился. Только об этом мне сейчас не хочется рассказывать. — Она улыбнулась, сошла с постели и, путаясь в длинной сорочке, подошла к окну, обняла Лошадию за шею, прижалась к ней. — Не забыла меня, милая моя Лошенька. Гляди-ка, уздечка на ней какая красивая!

— А ты посмотри, какое седло! — он повернул лошадь так, чтобы она хорошо рассмотрела его.

— Ох ты, никогда такого седла не видела! — восхитилась она.

Седло и впрямь было примечательное: изящное, мягкое, с искусной отделкой.

— Это тебе, — сказал Кряжев.

— Мне?!

— Именно тебе. И Лошадию тебе оставили, а остальных кобылиц с жеребятами погнали дальше в тыл, на Терек. И это тоже тебе от бойцов нашего эскадрона. — Кряжев поднял с земли узел, развернул его на подоконнике. Там были папаха с голубым верхом, гимнастерка с кармашками, диагоналевое галифе с кожаными подшивами, хромовые сапожки и наборный ремешок. Под вещами лежали пистолет и нож.

Леля безмолвно любовалась вещами, потом притронулась горячей ладошкой к его руке.

— Спасибо тебе, Шура!

— За что же?

— За все. И за то, что спасаешь меня и во сне, и наяву.

— И во сне, говоришь?! — спросил он с улыбкой.

Но Леля не стала уточнять. Пододвинула оружие к нему.

— Шура, забери пистолет и нож. Это мой подарок тебе.

— Спасибо, Леля. Твой подарок делу послужит хорошо, будь уверена. Они мне еще не раз заплатят за Лукьяна Корнеевича.

Леля, вздохнув, спросила:

— Как там Петька? Лучше ему?

— Лучше. Отвезли в госпиталь. Врач сказал: постараемся спасти ногу. А вот Ване Григорашу плохо… — Кряжев помолчал. — Так, переодевайся, Леля, потолкуем дорогой. Потапыч ждет нас, уху сварил и раков.

— Я быстро!