Михаил Герчик - Солнечный круг

— Вправду не знаю. — Я выудил свои тапочки и, прежде чем обуть, старательно вытряс их.

— Но это хоть все или еще не все? — не унимался отец.

— Ты мне задаешь смешные вопросы, папка. Откуда ж я знаю? Раз есть две, может быть и десять. — На всякий случай я решил его подготовить.

— Логично. Только это не логика, такие пироги, это же мистика чистейшей воды. Тимка, не заставляй меня ломать голову над такой ерундой. Признавайся, ты притащил их для террариума, и они у тебя разбежались или…

Я поднял кверху палец.

— Послушай. Кажется, мы сейчас все поймем.

В квартире у Африкана бушевал ураган в восемнадцать баллов. Знаю, знаю, что баллов всего двенадцать, но разве это были те баллы? Это были те еще баллы, и можете мне поверить на слово, что было их никак не меньше восемнадцати. Пусть мне даже поставят по географии двойку, все равно я от этого не отступлюсь.

Над нашими головами раздавался топот, словно сквозь чащу продиралось стадо бизонов. Скрипела сдвигаемая со своих мест мебель, слышался визг, писк, рев… Мамаево побоище, нашествие гуннов на Римскую империю, последний день Помпеи…

Мы выскочили на балкон и задрали головы. Над нами, словно реактивные самолеты, пролетели две лягушки, а затем загремел мощный бас Африкана Гермогеновича:

— Фулиган! Молчать! Я тебя кормлю, пою, одеваю, обуваю, а ты в дом всякую гадость таскать! Запо… — Африкан Гермогенович запнулся, и еще одна лягушка совершила путешествие с небес на землю, как ее знаменитая сестра из славной старой сказки.

— Папочка, это не я! — верещал Африкан-младший. — Честное слово, не я…

— Брешешь, стервец, не сами ж они залетели на четвертый этаж. Это ж тебе не вороны, у них крыльев нету! — громыхал Африкан Гермогенович. — И в тот раз ты эту гадость в дом приволок, и теперь — твоя работа. Мало над родителями измываешься, по два года в одном классе штаны протираешь, со всех сторон жалобы на тебя идут, так ты еще вон что вытворяешь! Лохмы отрастил, стиляга паршивый, дрынкалку себе завел… — Наверху снова что-то грохнуло, дзвынькнуло, и вдребезги разбитая гитара повисла на тополе, зацепившись порванными струнами за ветку, а вслед за ней вылетела еще одна лягушка. — Родного батьку на посмешище выставлять!..

Отец затащил меня в дом, но все равно было слышно каждое слово. Попробуй не услышать, если чуть ни на все балконы повыскакивали встревоженные люди.

— Теперь ты понимаешь, откуда лягушки? Африкан, видно, и нам подкинул. Двери-то все открыты, вот они и разбрелись по квартире, — сдерживая смех, невозмутимо сказал я.

— Скверный мальчишка, — пробормотал отец и схватил меня за руку. — Смотри, еще одна!..

«Семь!» — мысленно поправил я его и кинулся в погоню за беглянкой.

А наверху шторм не прекращался. Там тоже продолжалась охота, и Африкан Гермогенович драл Африкана-младшего, как Сидорову козу. Мы были отмщены, но вдруг мне стало как-то не по себе: ужасно, когда кто-то оказывается без вины виноватым, даже если это такой тип, как Африкан-Таракан.

История с лягушками на этом не закончилась. Не думаю, что Африкану удалось переубедить отца, но, отлупив его, Африкан Гермогенович решил заодно расправиться и со всеми нами. Ему уже давно мозолила глаза площадка перед гаражами, на которой мы гоняли мяч, и он решил соорудить там еще две беседки, чтобы навсегда покончить с жалобами на разбитые окна и вытоптанные клумбы.

С утра, расстроенный и хмурый, он пришел на площадку с несколькими рабочими, а вскоре на машине подвезли и выгрузили груду досок и столбов.

Весть о покушении на единственный принадлежавший нам кусок двора мигом облетела все четыре дома, и возле гаражей собралась целая толпа мальчишек. Нечего и говорить, что «Черная стрела» в полном составе прилетела одной из первых. Мы стояли и молча смотрели, как домоуправ собственноручно размечает площадку, выгораживая узкий проезд для машин.

Припекало. Просторный парусиновый пиджак на лопатках Африкана Гермогеновича потемнел, из-под капроновой, с дырочками, шляпы градом катил пот. Разметив место для беседки, он разогнул спину и обвел нас сердитым взглядом.

— Чего, понимаешь, стоите? А ну, марш гулять, не мешайте работать! Для вас стараешься, горб гнешь, дефицитный материал переводишь, а вы, понимаешь, только под ногами путаетесь да фулиганите…

Он полез в карман и вместе с носовым платком вытащил… лягушку: Витька ошибся, на балконе висела не куртка Африкана-младшего, а пиджак Африкана Гермогеновича. Лягушка мгновение посидела у него на ладони, словно прикидывая, куда лучше удрать, потом лихо соскочила и поспешила к кустам.

Толпа взорвалась оглушительным хохотом. Африкан Гермогенович дико посмотрел на лягушку, будто это была, по крайней мере, гремучая змея и он только что избежал смертельной опасности, выронил платок и попятился. И тут, на свою беду, на глаза ему попался Африкан-младший. Он не смеялся, нет — видно, еще не забыл об утреннем шторме, но все-таки ухмылялся, и челка тряслась у него над глазами.

Лицо Африкана Гермогеновича налилось кровью, а глаза засверкали.

— А-а-а! — Он цепко схватил сына за руку. — Смеяться?! Над батькой смеяться! Ах ты, поганец долгогривый! В парикмахерскую! Под нулевку! Я тебя научу, понимаешь, как родителей уважать!.. — И потащил Африкана-младшего в парикмахерскую.

Африкан пахал землю ботинками и ревел на весь двор! Еще сильнее, чем утром. Но отец не обращал на его слезы никакого внимания. Он тащил Африкана, как трактор, и все разбегались перед ними, а затем, посмеиваясь, шли сзади. Не одной только «Черной стреле» насолил Африкан, все хотели быть свидетелями его позора.

Вскоре на пятачке, где еще недавно разыгрывались футбольные баталии, выросли две новые беседки.

С неделю Африкан-младший отсиживался дома, наверно, привыкал к своей «лысине» и переживал. Потом, как-то утром, появился, в берете, надвинутом на самые брови. В руках он держал хозяйственную сумку. Помахивая этой сумкой, Африкан направился к нам.

Мы стояли возле Витькиного подъезда и рассматривали марки: Казику отец где-то достал монгольских марок, очень красивых — прямоугольных, ромбиками, квадратных… Когда Африкан подошел, Казик спрятал марки в карман.

Африкан облинял, как петух, у которого в драке выщипали хвост. Странно было видеть его большие оттопыренные уши и белую незагоревшую полоску вокруг берета.

Мы немножко постояли молча, словно рассматривали друг друга. Потом Африкан хрипло сказал: