Михаил Герчик - Солнечный круг

Он исчезает, а вскоре в берете, натянутом на самые брови, является Африкан-младший.

Хмуро оглядывается.

— Зачем звали?

— Звали? — удивляется Павел Петрович. — По-моему, ты сам пришел…

Африкан ковыряет носком туфли землю.

— Так я и уйти могу…

— Пожалуйста, мы никого силой не держим. — Павел Петрович поправляет на голове пилотку из газеты, берет молоток и зубило — он рубит канал для внутренней проводки.

Мы молча работаем. Все делают вид, что не обращают на Африкана никакого внимания. Он идет к двери, останавливается. Потом садится на табуретку, закидывает ногу на ногу, насмешливо щурится.

— На, помахай! — вдруг говорит Павел Петрович и сует ему молоток. — Гони строго по этой линии, мне с твоим отцом насчет досок поговорить нужно. — И выходит.

Африкан вертит в руках молоток, косится на нас. Мы отворачиваемся. Тогда он подходит к стене, приставляет зубило, нерешительно бьет. Скользнув по бетону, зубило с лязгом падает. Смешно, но мы терпим. Он поднимает зубило, бьет еще раз. По пальцу. С яростью швыряет инструмент и, сунув палец в рот, убегает.

— Во всем нужна сноровка, закалка, тренировка! — вопит ему вслед Лера. — Это тебе не уксус в тушеную картошку лить!

Вкалываем мы, как невольники на плантации. Правда, у нас все это немного иначе организовано. Рабочий день начинается в половине девятого. Опоздал — штраф: сегодня за баранку машины ты уже не сядешь, даже если все остальное время будешь показывать образцы трудового героизма. Перевыполнил норму — премия: лишних двадцать минут наш «Москвич» в твоем распоряжении. На лугу у реки, куда мы уезжаем с двенадцати до четырех, — отец отвозит нас двумя рейсами — ты можешь, сколько влезет, терзать его под руководством командора, а это — такое удовольствие, что нам то и дело повышают нормы. Мы, понятно, орем и возмущаемся, но у отца ничего не выкричишь — дисциплина. Не нравится — уходи, никто не держит. Африкан ведь ушел, и — ничего…

С реки возвращаемся в четыре и работаем до семи. Но это только так считается. Если ребята не заняты дома, все, поужинав, снова приходят в подвал, напяливают газетные пилотки, рабочую одежду и — поехали до девяти вечера. После девяти остаются только родители, нам запрещено.

Больше всего мы намучились с полом. Вернее, настилать пол было не очень сложно, а вот подготовить для него доски — слезы горькие. Привезли их нестроганые, разной длины, сыроватые. Пока перетаскали — замучились, а потом попробуй-ка вручную острогай!

— Дареному коню в зубы не смотрят! — сказал Павел Петрович и принес с работы три рубанка и два фуганка. — Давайте в две смены, что ж ты сделаешь…

Он сколотил что-то вроде верстака, и мы принялись день за днем набивать себе на руках кровавые мозоли. Сырое дерево забивало рубанки и фуганки, оно то струилось теплой шуршащей стружкой, то рвалось, дыбилось, и доску приходилось крутить так и этак, чтоб хоть немножко привести в подходящий вид. А главное, сколько мы ни пыхтели, груда досок не убывала, хоть ты ее керосином облей и подожги.

Отчаявшись, мы принялись уговаривать отца и Павла Петровича, что нам вовсе ни к чему деревянный пол, что мы вполне успешно обойдемся земляным, но они обозвали нас лодырями и тунеядцами, и на этом дискуссия закончилась.

Через пару дней к нам снова завернул Африкан-младший. Постоял, прислонившись плечом к дверям и засунув руки в карманы, огляделся…

У Леры забило рубанок. Она выковыривала стружку щепочкой, но стружка засела плотно, и Лера только порезала себе руку. Со зла бросила рубанок на верстак, села и заплакала.

Африкан подошел, взял рубанок. Легонько стукнул по корпусу молотком — ножи выскочили. Продул, вставил ножи, зажал клин.

— На, шуруй!

— Не видишь, что у меня рука порезана! — накинулась на него Лера. — Трудно тебе одну доску дострогать!

— Не надо, я сделаю, — сказал Жека. Он работал рядом, за вторым верстаком.

— Без сопливых обойдется. — Африкан поглубже натянул берет. — А ну-ка, подвинься…

Он работал до двенадцати. Не поднимая головы, не откликаясь на шутки — строгал и строгал, а из-под его берета грязными дорожками стекал пот. В двенадцать отец сказал:

— Первым сегодня машину водит Африкан. Заслужил.

— Нужна мне ваша машина, как зайцу стоп-сигнал, — лениво ответил Африкан и вразвалочку пошел к двери. — После обеда когда приходить? К четырем? Ладно, приду.

Однако не пришел, хотя Лера специально сбегала за ним.

— С Олегом Пунтиком в карты дуется, — сказала она. — Смеется: ишачьте, ишачьте, работа дураков любит…

Когда пол был настлан, Павел Петрович съездил с отцом к себе в ремстройконтору и привез строгальную машину. За два часа он начисто выстрогал весь пол. Доски стали гладкими, как стекло.

Мы просто позеленели от злости: целую неделю занимались бессмысленной работой!

— Что же ты ее сразу не мог привезти?! — орал Витька и тряс машину, будто она была виновата, что мы набили себе полные пригоршни мозолей и уставали так, что едва добирались до кроватей.

— Мог, — усмехнулся Павел Петрович. — Не хотел. Зато вы теперь с рубанком умеете обращаться, с фуганком, с рейсмусом… От работы, субчики-голубчики, еще никто не умирал, целы будете и вы. Лучше подметите и вынесите стружку, олифить будем.

Не буду описывать, как мы белили потолок и красили стены, — Африкан Гермогенович все-таки раздобыл нам пару килограммов «дефицитного лимона», и штаб-квартира стала желтенькой с чуть приметным зеленоватым оттенком, — как устанавливали люминесцентные лампы, монтировали вытяжку и красили пол — это была обычная работа, трудная, грязная, до седьмого пота, насквозь просолившего наши рубашки, и заняла она не десять, как предполагалось, дней, а добрых полмесяца. За это время у нас дважды появился Александр Лаптев, «товарищ специальный корреспондент». Правда, теперь он приезжал не на шикарной «Волге», а на автобусе и из всей кучи аппаратов возил только магнитофон. И мы рассказывали ему, как идет работа, а Африкан Гермогенович произнес целую речь, посвященную «нашим замечательным общественникам» — отцу и Павлу Петровичу, а также самому себе.

А что — справедливо. Ничего бы мы без его помощи не сделали. И дощечки не достали бы…

Наконец наступил день, когда мы замкнули штаб-квартиру, чтоб прийти в нее только через неделю, когда высохнет на полу краска. Мы уже мечтали о том, как целую неделю беззаботно проваляемся на пляже, но не тут-то было. Командор придумал нам новую работу.

По-моему, научиться водить машину не сложнее, чем, например, научиться кататься на велосипеде. Что ни говорите: одно дело — два колеса, а другое — четыре. Опять же, ногами педали крутить не нужно. Помню, сколько я синяков и шишек набил, сколько спиц из ободов высадил, сколько «восьмерок» сделал, пока наловчился с горем пополам объезжать все столбы, ямы и деревья, которые почему-то упорно лезли под колеса моего велосипеда, — страх! А машина… Отец несколько раз показал мне что к чему, и я поехал. Не верите? Ну, смотрите…