Рувим Фраерман - Дальнее плавание

Она была одета просто, почти как дома. Полосатая кофточка, связанная из тонкой шерсти, с карманчиками — подарок отца, присланный ей с фронта недавно, — делала ее стройную и без того фигурку еще стройнее. Из бокового карманчика виднелся край крохотного платочка. И эта случайная, быть может, подробность придавала ей тот милый и домашний вид, который так располагал к себе каждого, кто приходил на этот школьный праздник.

Увидев Галю, Анка тотчас же подбежала к ней.

— Я так беспокоилась, что ты не придешь! — сказала она простодушно. — Мы не могли зайти к тебе. Весь день я возилась сегодня в школе, все готовилась к празднику. И Ваня все спрашивал, придешь ли ты, и все беспокоился, что ты обиделась.

Нет, Анка оставалась все той же. И Галя поцеловала ее и подарила ей книжечку стихов. Анка с радостью взяла ее, раскрыла, заглянула в страницу.

И пока Анка глядела в страницу, Галя успела спросить голосом, которого она сама не узнала, — так он был стеснен, неестествен:

— Разве Ваня уже здесь?

— Он здесь уже давно, — сказала весело Анка.

Она ничего не замечала. И голос Гали, ставший совсем другим, не привлек ее внимания.

— Он здесь, наверху, — повторила Анка. — Он все время с Иваном Сергеевичем.

— С Иваном Сергеевичем? — воскликнула Галя с испугом. — Разве он тоже пришел?

Нет, она не в силах ему сейчас рассказать, о чем думала вчера и какой стыд испытала.

А он — вот он, спускается по лестнице вместе с Ваней, идут они рядом, и некуда ей уйти ни от того, ни от другого. Она низко склонила голову и поклонилась учителю.

Лицо у него было усталое и больное. Старые раны всё по-прежнему беспокоили его. Но он все же приходил на эти праздники, где чужая юность постоянно расцветала на его глазах, и он глядел на нее с радостью, и душа его отдыхала.

Он остановился перед Галей и ждал, когда она поднимет свое лицо. Она не подняла его.

Тогда он спросил:

— Ты болела все время, Галя?

— Да, — ответила она, ужасаясь своей собственной лжи.

Он увидел эту ложь даже на ее склоненном лице, но почему-то не уличил ее, как это сделали бы, может быть, другие, как, например, Анна Ивановна.

Он положил руку на ее плечо и сказал:

— Надо быть сильнее своей болезни. Ну иди и позови Анку наверх в зал. Без нее там уже скучают.

Он пошел дальше, чуть прихрамывая.

А Ваня остался на месте. Он протянул Гале руку и поздоровался. Она же не могла ее пожать так твердо и так спокойно, как это сделал он.

Пальцы не слушались ее.

Анка промчалась мимо по лестнице на своих быстрых и резвых ногах и оглянулась, посмотрела на Галю и Ваню, обдав их целым снопом веселого огня, горевшего в глубине ее глаз.

Она удивилась смущению Гали и подбежала к ней.

— Что же вы оба без номеров? — сказала она. — Мы уже начали играть в почту, а у вас еще ничего нет.

И она булавкой приколола к груди Вани белую бумажку с номером, а Гале приколола другую и сказала:

— Это номера вашей полевой почты. Нельзя терять друг друга в такое время. Представьте себе, что вы на разных фронтах. Например, Ваня под Кенигсбергом, а ты под Будапештом. Или нет: представьте себе оба, что вы здесь, в нашей прежней, старой школе, и пишете друг другу, что вы чувствуете сейчас и о чем вы думаете. А я — ваш военный цензор.

И Анка со смехом побежала дальше, размахивая своей почтовой сумочкой, сделанной из картона. Потому что Анке было некогда и потому что, как она полагала, ей уже давно было известно, что чувствует Галя. А что чувствует Ваня, она тоже знала давно, еще с восьмого класса. Разве не говорили они всегда о Гале и разве не восхищались ею?

Анка не знала только, что делать с этими глупыми мальчишками, которые пришли на вечер к девочкам и стоят сейчас у стены в большом, просторном актовом зале, где, не жалея для них света, такого дорогого в эту военную ночь, зажгли столько ярких ламп, и где для них льется музыка, и в школе царствуют сейчас легкие звуки Штрауса, под которые так легко танцевать и в которых и Анке чудится ее счастье.

Но девочки танцуют одни. Глупые мальчишки!

Она подбегает к ним и смотрит на них с удивлением и гневом. Разве они пришли сюда только для того, чтобы подпирать эти стены? Разве можно отказываться от счастья!

Но мальчики стесняются танцевать.

Они отступают перед Анкой и становятся еще ближе к стене — вихрастые, стриженые, насмешливые и дерзкие.

Ах, это всё восьмиклассники! Они еще очень глупы.

А где же вы, милые сверстники? Какие звуки слушаете вы сейчас на поле еще не утихшей битвы? Сохранили ли вы свою нежность в долгих бурях огня, что носятся еще над вашими головами? Вы поступали бы не так.

Анка оглядывается вокруг и видит Ваню и Галю. Они входят в зал и начинают танцевать. И белые билетики с номерами, пристегнутыми к их груди, кажутся сейчас Анке двумя маленькими тайнами, которые надо еще разгадать.

У Гали лицо тихое и задумчивое. У Вани оно смущенное, даже растерянное немного. Он как будто ищет кого-то.

«Кого же он может искать, — думает Анка, — если он танцует с Галей? Это он от счастья смущен и от радости».

Но Анка не знала, что смущение может вызвать не только счастье танцевать с Галей. Смущение и даже страдание может вызвать и обыкновенный подарок, который тебе хочется поднести своему другу, и, может быть, больше, чем другу, и сказать ему, что ты любишь его. Что маленький старинный флакончик с духами, лежащий в твоем кармане, может казаться тебе страшнее, чем граната, упавшая рядом с тобой, хоть ты и храбрый человек и награжден орденами и медалями.

С раннего утра Ваня носит этот флакончик в кармане.

Дома он долго выбирал, что бы подарить Анке в этот день.

Он мог бы ей подарить цветы. Он достал бы их даже сейчас, зимою, и даже в пустыне, где не растут никакие цветы.

Но цветы надо держать в руках. Их не положишь в карман. Их бы увидели все. И все бы увидели, кто их принес и кому и что таится под легкими крыльями роз.

Он мог бы подарить ей кинжал из немецкой стали, или золотой кортик, снятый с убитого им фашиста, или даже ракетный пистолет, взятый с подбитого танка. Но зачем ей оружие? И как сказать ей при этом неуклюжем ракетном пистолете нежные слова любви и дружбы?

Он и это отверг.

Тогда мать, которой так хотелось доставить Ване радость, предложила ему старинный флакончик духов.

Это был ее флакончик, сохраненный ею еще с дней ее собственной молодости. Изредка она вновь наполняла его духами.

Флакончик был очень мал. Но запах духов был нежен, тончайший хрусталь был чист и прозрачен, и жидкость внутри светилась зеленоватым цветом морской глубины.

Ваня искусно приклеил к флакончику этикетку и на обратной стороне ее написал: «Анке в знак моей детской дружбы. И пока я вижу тебя, милая Анка, счастью моему не будет конца».