Юрий Томин - Восемь дней в неделю

— Выгонят подлеца?

— В этой школе ему оставаться нельзя, — сказала Анна Ивановна.

— Да это же я, одна я виновата, — простонала Ксения Михайловна. — Какой-то поход у вас собирался… А я ему запретила… Думала — поедем вместе в деревню. Там у меня родня… яблоки… смородина… Думала — вместе будем. А он настойчивый… Говорит. «Не пустишь — хуже будет». Я говорю: «Как это — хуже?» А он говорит: «Тогда никто не поедет!» А мне это ни к чему, кто там поедет — не поедет… Они еще все с Костиком шушукались. У них же всегда секреты. Он еще у меня спрашивал, чем краску разбавляют… Так я сама разбавителя принесла. Ведь я одна только и виновата!

«Костик — это тот, с Красной улицы… — подумала Анна Ивановна. — Никто не поедет… Вот, значит, в чем дело!»

Анна Ивановна переступила с ноги на ногу: боль уже заполнила всю левую половину тела.

— Давайте обождем… — сказала Анна Ивановна, думая о том, что главное сейчас — уйти в класс и сесть. — Сейчас ничего не решить. Обождем до завтра… до вечера… Не в тюрьму же его сажают. Перейдет в другую школу. Там его возьмут… под особое наблюдение…

— Правильно! В тюрьму его! Ничего для него не жалела… А теперь сама говорю: в тюрьму! — Ксения Михайловна помолчала, комкая в руке платок. — Простите его, Анна Ивановна…

— Извините. Не могу.

— А если — к директору? Он — может?

— Не знаю.

— Тогда я сейчас — к директору. Ведь должен он понять! Вы извините, Анна Ивановна… Я к вам еще зайду… Можно?

Робко, униженно и с надеждой смотрела мать на Анну Ивановну, стараясь поймать ее взгляд. Анна Ивановна смотрела в пол и ей было нестерпимо больно видеть человека в таком состоянии.

— Да-да, конечно… Приходите, — сказала Анна Ивановна.

— Большое вам спасибо! — горячо проговорила Ксения Михайловна и торопливо, словно Анна Ивановна могла отменить это ничего не значащее разрешение, устремилась по коридору к лестнице.

Анна Ивановна вошла в класс. Гул сразу стих. Шестой «в» молча уставился на нее, стараясь по ее лицу угадать, чем кончились переговоры.

Анна Ивановна села за стол. Несколько раз переложила с места на место журнал, потрогала разложенные на столе бумаги. Она обернулась к доске, увидела Кукина, который накручивал тряпку на палец.

— Ты что, Кукин?.. — с недоумением спросила Анна Ивановна и тут же вспомнила. — Ах, да… Ну вот что, Кукин, напиши… напиши нам…

И вдруг шестой «в» увидел, что губы Анны Ивановны начали подергиваться, а лицо странно перекосилось. Анна Ивановна закрыла лицо руками, плечи ее затряслись — она плакала.

Со дня, когда закончилась «история», прошло больше двух недель. Как обычно, в половине девятого Анна Ивановна вышла из дома и направилась в школу. В нескольких шагах от парадной дорогу ей преградила фигура в ватнике и валенках с резиновыми галошами.

— Здравствуйте, Анна Ивановна, — сказала фигура.

Анна Ивановна вгляделась и едва узнала шофера. На этот раз он был чисто выбрит. В морозном воздухе растекались волны одеколона.

— Доброе утро, — сказала Анна Ивановна.

Шофер нахмурился, вспоминая приготовленные слова. Правую руку он держал за спиной.

— Отпустили меня, — сообщил он. — Я вам хочу большое спасибо сказать. Вот что вы следователю объяснили… почему мальчик побежал… и прочее…

— Меня благодарить не за что, — сказала Анна Ивановна. — Я рассказала, что знала.

— Так ведь вас не вызывали, а вы пришли.

— Да вот… пришла… — согласилась Анна Ивановна, соображая, что бы такое могло быть у шофера в правой руке. Если цветы то это еще полбеды, — цветы можно и принять, чтобы не обижать человека. Но где же достать цветы посреди зимы? Скорее всего в руке какая-то вещь, и это гораздо хуже.

— Жена моя вам тоже кланяется. Мы ведь в Минске живем… Так она мне написала… велит подарок вам…

— Ну уж, это лишнее, — сказала Анна Ивановна, с опаской наблюдая за нервным подрагиванием правой руки.

Рука выползла из-за спины и протянула Анне Ивановне сверток в лиловой бумаге перевязанный капроновой лентой.

— Не надо, — сказала Анна Ивановна. — Этого совершенно не надо. Я ничего не возьму.

Лицо шофера приняло отчаянное и вместе с тем смущенное выражение.

— Так как же… — сказал он, — Вы уж примите. Тут ничего… Обыкновенный платок… пуховый… У нас родня на селе… Они вяжут… У вас таких не делают.

— Спасибо, но я не возьму, — решительно сказала Анна Ивановна. — Вы лучше скажите как у вас все обошлось.

— Да обошлось… Права, конечно, отняли. На год. Сейчас сменщика жду — машину передать. А я перебьюсь: у нас в гараже по ремонту работы хватает. А вы все-таки примите, он же не купленный.

Анна Ивановна, словно не слыша последних слов, посмотрела на часы.

— Вот и хорошо, — сказала она, — Извините, мне уже пора. До свидания.

— Желаю вам долго жить, — серьезно сказал шофер, — Я еще тогда парнишке вашему сказал: умная у тебя учительница!

— Спасибо, — засмеялась Анна Ивановна, боком скользнула между шофером и стенкой и торопливо зашагала по тротуару.

Шофер достал папиросу, чиркнул спичкой и задумался. Внезапно лицо его просветлело. Губы его растянулись в хитрой улыбке. Так и не прикурив, он поправил на голове шапку и решительно вошел в парадную, откуда только что вышла Анна Ивановна.

День спустя после разговора с шофером, Анна Ивановна сидела в учительской. У нее был пустой урок. Чтобы не терять даром времени, Анна Ивановна составляла черновик ответов на анкету, над которой уже третий день ломали головы учителя школы.

Бланки анкеты оставил в шкале молодой человек, предупредив, что они лишь часть серьезного научного исследования. Анне Ивановне предстояло ответить на множество вопросов по поводу увеличения «сопротивляемости» учеников при переходе из пятого масса в шестой. Под «сопротивляемостью» разумелись всевозможные случаи непослушания: отказы выполнить распоряжения и просьбы учителей, ложь, резкость или грубость, замкнутость, недоверие.

Нельзя сказать, чтобы анкета очень увлекла Анну Ивановну. Она знала множество случаев, которые в анкету никак не укладывались. Скрипнула дверь учительской, и Анна Ивановна обернулась на этот скрип.

На пороге стояла Аня.

Анна Ивановна встала.

— Пришла, наконец, — сказала Анна Ивановна, — Давно пора. Ребята о тебе каждый день спрашивают: почему Мельникова не ходит? А ты почему без портфеля?

Анна Ивановна старалась говорить спокойным, деловым тоном. Никакой жалости, никакого сочувствия в голосе — никаких напоминаний о прошлом. Просто учительница интересуется, когда ее ученица приступит к занятиям после болезни.